Варфоломеевские ночи
Шрифт:
Среди повстанцев были и представители немецкого рабочего класса, и целая когорта провокаторов еврейской национальности, вызванная со всех концов Европы. Но их было слишком мало. Ленин в эти трудные минуты понял свою стратегическую ошибку: немецкий план он просмотрел и одобрил, а вот заявку на помощь в живой силе не подал вовремя.
Большевистская авантюра потерпела сокрушительное поражение.
Нахлобучив парик на лысину сильнее, чтобы ветер не унес, Ленин помчался в сторону причала. Ему казалось, что он похож на женщину, но его везде принимали за сумасшедшего. Оказалось, что на причале делать нечего, вдобавок по причалу сновали
– Что с нами будет, что будет? нас расстреляют?
– спрашивал Ленин своих ближайших соратников.
– Если не расстреляют, то повесят. Как быть, друг Апфельбаум? Напиши что-нибудь и освети как нам поступать дальше.
– Как поступать дальше? сидеть в тюрьме. Я тебя уговаривал повременить, но ты, когда речь идет о захвате власти, сходишь с ума, ты за себя не отвечаешь.
– Да, издан правительственный приказ об аресте Ленина и Апфельбаума, то есть, Зиновьева, — подтвердил Бронштейн.
– Я против ареста, я не хочу, чтоб меня арестовали. Как это вождя мировой революции кто-то может арестовать? Гершон, вот тебе тысяча рублей, сходи, купи мне новое женское платье и какой-нибудь женский головной убор. Я переоденусь и уйду в подполье. Я люблю подполье. Мне в подполье хорошо работается. Ты, Гершон, и про себя не забудь.
– Я думаю так, - сказал Гершон, - я оденусь в обычный пролетарский костюм, пойду в уборную и свалюсь там, чтоб обваляться. От меня все станут шарахаться, в том числе и полицейские. Когда вернусь, постучу в подвальное окно и стану на четвереньки, ты выйдешь, сядешь на меня, как на осла, и мы помчимся…куда-нибудь.
– Согласен, - сказал Ленин,- только это должен решить ЦК. А может ЦК вынесет постановление, чтоб я сдался властям, был судим, а затем повешен. Но сегодня, после обеда я должен выступить в доме Кшесинской, моей сестры по крови. Я призову рабочих, солдат и моряков к стойкости, выдержке и, конечно же, к спокойствию. Мы окончательно не побеждены. А потом, Гершон, уедем в Сестрорецк в подполье и начнем строчить научные труды о мировой революции.
– А где вы будете печатать свои великие труды, если все наши газеты закрыли?
– спросил Бронштейн.
– Мне придется изменить свое мнение о том, что русские это лишь навоз истории. Оказывается, эти ослы не так просты, как мы думаем, не так ли, Владимир Ильич?
– Посмотрим, посмотрим. Первую задачу, которую поставил перед нами Энгельс, мы уже выполнили. А он, как вы помните, советовал нам запустить этим дуракам какую-нибудь идеологию. Вот мы и запустили. Это выдающаяся победа. А победив окончательно, мы скрутим их в бараний рог.
– И уничтожим. Эту землю надо заселить евреями. Это будет великое еврейское государство, непобедимое государство.
– Гершон, ты что думаешь по этому поводу?
– спросил Ленин.
– Если мы победим, если нас не победят, то почему бы и нет? Сколько евреев сейчас в Петрограде, три миллиона?
– Да нет, пятьсот тысяч. Из них триста тысяч из разных стран.
– А банкиры есть?
– спросил Ленин.
– Думаю: есть, - ответил Бронштейн.
– Надо их того… пусть помогают революции. Опыт показал, что подкуп, спаивание солдат, наркотики - хорошее
– Неугомонный ты, Ильич.
– Гершон, ты точно такой же и Бронштейн точно такой же. Еврей на еврея, как две капли воды, похож.
– Шалом!
– Шалом!
– впервые произнес это слово Ленин.
Ленин ждал ареста и расправы, пытался связаться с Керенским, но вскоре понял, что Керенский не примет никаких решительных шагов против изменников Родины. Однако верхушка была схвачена и посажена в каталажку. В Крестах и других Петроградских тюрьмах содержались Троцкий, Коллонтай, Каменев, Луначарский, Раскольников и другие активные евреи, перекрестившиеся в гусских.
10
Срочные планы куда-то подальше смыться самому и сделать так, словно не было этого 3–4 июля, не были осуществлены, поскольку против Ленина и остальных большевиков была запущена разоблачительная кампания, если не сказать — заслуженная травля, в результате которой авторитет революционеров якобинцев оказался на нуле. И самое главное. Было документально доказано, что Ленин настоящий немецкий шпион. Он и его банда получили огромные суммы от германского генерального штаба и были заброшены в Россию для насильственного переворота, а, следовательно, вождь большевиков, подлежит немедленному аресту и суду.
Мужественный борец за счастье человечества дрожал, как осиновый и каждый час требовал новое женское платье, в которое он добросовестно облачался. Каждый шорох в квартире, где он проживал, приводил его в дрожь, он почти не выходил из туалета.
— Послушай, вождь народный, что от тебя так несет мочой, у тебя недержание? — задал ему вопрос ближайший его друг Лейба Бронштейн. — Может посетить тебе врача?
— Лейба, дорогой мой соратник…еволюццция в опасности. Меня действительно могут поймать и предать суду. А в Сибири холодно, братец ты мой. Неси еще платье…с косичками, длинное, чтоб немного по земле волочилось. И надо бы какой-то мешочек. Ничего с собой не может поделать вождь мировой революции. 400 человек убитых, возможно трупы еще не убраны. Их осматривают, составляют протоколы и всех пришьют мне. Что делать?
— Давай тебе задвину в рыло, три зуба потеряешь, зато перестанешь дрожать, — расхохотался Бронштейн.
— Лейба, в каждой шутке есть доля правды, это моя поговорка, поройся в моих произведениях и убедишься в том, что я не лгу. Придумай что-нибудь другое…
— Явись с повинной…
— Ты меня убиваешь, Лейба. За что, спрашивается? Я же тебя приблизил к себе, а за мной царское кресло, — ты так хочешь отблагодарить своего вождя?
— Ладно, шутки в сторону. Но не забывай, я тебе 20 миллионов долларов из Америки привез, а переворот не удался, куда ты деньги девал, скажи?!
Они у меня в мешке под кроватью, забирай их обратно и верни американским евреям.
Поздно ночью, с 5 на 6 июля, повязав лысину женским платком, он прибежал к Марии Сулимовой, долго стучал уже немного окровавленным кулачком в дверь, и когда Маша в плохо повязаном халате, открыла дверь, запричитал:
Вождь мировой революции в опасности, он стоит перед тобой, как старик перед изображением и умоляет тебя: пусти на ночлег. История не забудет тебя.
А что так дрожишь, вождь народный? и штаны описал, и обосрался, несет от тебя на километр. Позолоти ручку, тады пущу.