Вариации на тему
Шрифт:
— Ура! — гремит стол.
Поднимаю рюмку и медленно ставлю обратно — уже пустую.
— Он же за воротник вылил! — визжат обе толстухи, зажав меня своими телесами, — пальцем не шевельнешь.
Ох, пришел мой последний час! Гул, звон, жужжание, как в осином гнезде. Обступили со всех сторон, тянутся с рюмками, фужерами, бутылками, умоляют, требуют, кулаками грозят, щиплют. А одна врачиха даже на колени упала, ноги мне обнимает…
— Я тоже не пью, тоже! — не может скрыть зависти какой-то самозванец. — Вот! Вот! — И выплескивает из бутылки прямо на телевизор.
Лей
— Братцы! — спохватывается кто-то. — Полвторого уже!
— Вот ведь как незаметно время пролетело! — удивляется другой.
— А потому что интересно было!
Хозяин улыбается. Доволен.
Когда я ухожу, он подскакивает, обнимает.
— Спасибо тебе, Йонас! Выручил! — И сует мне в карман бутылку «Паланги». — Если б не ты — заплесневели бы! На субботу Жигасы просят. Свадьба у них.
— Так я уже Каркласам обещал. Новоселье.
— Йонас! Спятил, что ли! Не губи молодых! Где ж им другого непьющего взять? Да и отец невесты тебе… — И он шепчет мне на ухо что-то о путевках.
Уступаю. Да и как не уступить: силой притащат. На таких, как я, нынче большой спрос: непьющего добыть труднее, чем угря. Заживо без нас сгнили бы: никакого разговора, никакого контакта не завяжешь. А без контакта — пшик, а не застолье!
ВОТ ЭТО ПРАЗДНИК
Когда просыпаюсь я праздничным утром в своей малогабаритной квартире, меня охватывает странное беспокойство. Хочется, черт побери, хоть раз вкусить чего-то по-настоящему праздничного! Хоть раз вырваться на простор, ударить по струнам! Особенно лихорадочно начинают скакать мысли, когда я вдруг вспоминаю, что в любую минуту ко мне может нагрянуть многочисленное семейство Абленасов, которому не нужны ни струны, ни просторы — только маринованные грибы и жареный гусь.
Поэтому я быстренько одеваюсь и мчусь к Кишкисам.
Кишкисы еще нежатся в постелях. Завидев меня, они вскакивают, в глазах у них вспыхивает то же праздничное беспокойство и жажда простора. Мы наспех закусываем грибками и селедкой, и глава семьи вносит «предложение немедленно всем вместе навестить товарища Зайцекаускаса. «Товарищ Зайцекаускас, — вспоминает Кишкис, — как раз переболел воспалением желчного пузыря, поэтому наш коллективный визит будет для него физической и моральной поддержкой».
Вскоре мы вваливаемся в квартиру истосковавшегося по нашей моральной поддержке Зайцекаускаса.
Хозяин, еле волоча ноги, надраивает паркет. С нашим появлением его желтое лицо становится ярче паркетного воска. А когда отпрыски Кишкиса в мокрых башмачках начинают, как по льду, кататься по навощенному паркету,
Когда в холодильнике остается только холодный воздух, в глазах Зайцекаускаса вспыхивает уже знакомый нам огонек праздничного беспокойства.
— Знаете что, — предлагает он дрожащим от предвкушаемого удовольствия голосом, — давайте порадуем Папарецкисов! Было бы преступлением не порадовать в праздник семью Папарецкисов!
И вскоре наша дружная компания быстрым шагом устремляется в путь. Нас уже целая дюжина, не считая собаки Зайцекаускаса (жена Папарецкиса работает в мясном магазине!).
Встреча с Папарецкисами особенно празднична: они как раз собрались в театр. Но хозяйка тут же одолжила у соседей детскую коляску и побежала в дежурный гастроном.
Желая компенсировать Папарецкисам арии и увертюры, которых они по нашей милости лишились, Зайцекаускас запустил их радиолу — да так, что задрожали стекла. Особенно много танцевать нам не пришлось — паркет у Папарецкисов был настелен недавно и, видать, из сырых планок, он сразу превратился в щепки. Правда, гостеприимных хозяев это почему-то не волновало, они все время поглядывали на потолок и вздыхали… А когда овчарка Зайцекаускасов под общие аплодисменты вытащила из холодильника батон сервелата и тут же проглотила его, как червяка, в глазах Папарецкиса запылали уже знакомые нам факелы праздничного беспокойства.
— Все к Томашявичюсу! — взвыл он и опрометью бросился прочь из дома. — То-ма-шя-ви-чюс, — призывно скандировал он на дворе, — умрет от счастья!
Что ж — к Томашявичюсу так к Томашявичюсу…
Часам к двум пополуночи наша тесная компания возросла уже до полусотни душ, не считая собак и бредущего поодаль милиционера.
Распевая звонкие народные песни, мотались мы по городу с одной улицы на другую. Во главе колонны по-генеральски выступал товарищ Люткявичюс. Сейчас он вел свой боевой отряд к незнакомым мне Бурокасам. Под ногами приятно поскрипывал снег, машины уступали дорогу, редкие прохожие шарахались в стороны, чирикали разбуженные нашим дружным хором воробьи.
Товарищ Бурокас жил, оказывается, точно в такой же, как моя, квартирке. Окна у него были темные, поэтому пришлось довольно долго ждать, пока он наконец открыл дверь и предстал перед нами в голубых кальсонах. Его подбородок как-то странно вибрировал — безусловно, от радости, что праздник еще не кончился.
В его малогабаритную квартиру все мы, разумеется, не влезли. Задним рядам пришлось размещаться на лестнице. Вскоре уютная квартирка Бурокасов выглядела как после землетрясения. Хозяин понес что-то невразумительное — то ли о детях, болеющих малярией, то ли о каком-то Кас-кас-касперайтисе, который был бы вне себя от радости, если бы… если бы… И Бурокас бросился натягивать брюки, но, так как у него вибрировал уже не только подбородок, но и ноги, он никак не мог попасть в штанины. Таким образом, наша дивизия осталась вдруг без вожака, и мы неорганизованной толпой выкатились на улицу.