Вариант 19
Шрифт:
"Украина для украинцев!
Отже, вигонь звидусиль з Украини чужинцив-гнобителив".
Бок толкнуло болью еще раз, но Катя очнуться никак не могла.
— Сдохла, чи що? — голос был озадаченный, шепелявый.
— Та не возися, на шию наступи, нехай гадюка додохне, — посоветовал голос побасистее.
— От, заворушилась, — удивился шепелявый.
Катя
— Яка страшнюча, — с брезгливостью сказал басовитый. — А ісподнє шовкове. Ізвозюкалася уся, куди його тепер? Добити би треба, та заховати.
Катя пыталась сосредоточиться. Четверо с обрезами — селяне. Двое постарше — тот, что с редкими усами, в замызганной поддевке, как раз и проверял пинками жизнеспособность изуродованной девушки. Второй посолиднее, в богатой смушковой папахе. Две парней помоложе, похоже, сыновья. Офицер с забинтованной головой и кудрявый паренек, — эти Кате казались смутно знакомыми, стояли с поднятыми руками. В траве сидела всхлипывающая монашка, держалась за лицо.
Что-то здесь произошло, но что именно, Катя сообразить не могла. С головой было вовсе неладно.
Офицеру и парнишке надежно стянули руки за спиной. Один из молодых хуторян с опаской присел за плечами у Кати:
— Эй, страшенна, грабки давай.
От громкого голоса завибрировало в виске. Только не орите и не трогайте.
— Вставай, шльондра, — девушку силой поставили на ноги.
В глазах потемнело, Катя покачивалась, но стояла. Почему рукам неудобно?
Хуторяне разговаривали. Катя слушала, но смысл не улавливала. За пояс бритого был заткнут маузер, и это почему-то вызывало смутное недовольство. Что-то не так должно быть. Откуда вообще все эти люди взялись?
— То правда, що чорницю туди-сюди водити, — рассудительно сказал старший. — Вирисклива, страсть.
— Так нехай хлопці оскоромляться. А то мій Андрійко, ужо усю жопень Гнатовій Ольке зам'яв. Ох, Андрійко, приб'є тебе дядько Гнат.
— Ни, я обережно, — ухмыльнулся высокий парень. — Так ми, батьку, по-швидкому? А, дядько Петро? Можна?
— Тільки без гамору. И балуйтеся скоріше, — нахмурившись, сказал старший.
Высокий парень ухватил монашку за плечо. Та едва слышно ахнула, попробовала оттолкнуть крепкую руку. Хлопец ухмыльнулся, цапнул крепче:
— А ну, Дмитро, бери ее. Або не хочеш?
Второй хлопец с некоторым смущением подхватил монашку под другую руку. Широкое лицо девушки исказилось, она хотела закричать, но ладонь высокого хлопца ловко запечатала ей рот.
Офицер судорожно сглотнул, прохрипел:
— Греха, пановэ, не боитесь?
Усатый крепко ударил офицера обрезом. Вторым ударом сшиб на землю, принялся топтать порыжелыми сапогами:
Прапорщик уже не шевелился, и селянин, отдуваясь, сказал:
— От, Петро, ти мені скажи по-сусідськи, — чого москалі такі вперті? Уж сам би о смерті думав, а все нас життю вчить. От порода — гірше жидів, чесно слово.
Старший пожал
— Та нам що? — усатый сплюнул. — Головне, за хлопчика пусть що обіцяно заплатить. Дві тысячи — воно нам як раз, а, Петро?
Катя сидела, слушала и ничего не слышала. Кусты кружились, забитый кровью нос не дышал, зато в рот упрямо лез густой лесной запах, мешал вздохнуть. Катя тупо смотрела, как по щекам мальчика текут слезы. Прапорщик зашевелился, с трудом подтягивая к животу ноги. Кудрявый парнишка стоял, крепко зажмурившись. Близко, за кустами, возились, утробно ухали.
— Піду, допоможу, — озабоченно сказал усатый. — Шось завозилися.
— Ох, дивися, задаст тобі Мотя, — усмехнулся старший, поправляя папаху.
Катя сидела, прикрыв уцелевший глаз, так кусты меньше плясали. Ведя мальчика за плечо, подошел хуторянин, пнул девушку:
— От ты яка…. Из бар колишних, видать? Знатно тебя оскопили… Прям порося ободрота.
Первыми из кустов вышли парни, за ними раскрасневшийся усатый.
— Що? — с усмешкой спросил старший.
— Не сильно-то и ворушилась, — шепелявый цыкнул сквозь широкую щербину в зубах.
— Витками хоч прикрили?
— Так, дядьку Петро, ми зараз с лопатами повернемося, зариемо, — заверил высокий хлопец.
— Ну, пішли тоді. Снідати давно пора.
Катя брела последней из пленников, изредка ее брезгливо подталкивали в спину стволом обреза. Следом за девушкой шагали шепелявый усач с сыном.
— Зрозуміло. Батьку, дядько Петро с грошами не обдурить? Гроши за хлопчика не маленьки обицяни.
— Або я дурний за тебе? Догляну. А ось башмаки и піджак с ней сняти потребно. Гарний піджак. Може відстирається….
Катя сосредоточилась на том, чтобы передвигать ноги исключительно по тропинке. Мысль споткнуться пугала. Упадешь — не встанешь.
Вышли из леса, невдалеке виднелись крыши хутора. Пришлось обогнуть поле с кукурузой. Катя устала так, будто рванула километров на пятьдесят с полной выкладкой. Яростно залаяла собака. Вошли во двор. Появились две бабы. Тараторили так, что и слова разобрать не удавалось. Катя и не пыталась. Лечь бы поскорее…
Пленных затолкали в погреб.
— Ой, Петро, та вони ж усе запаскудять!
— Ни. Вони городски, культурни. Знають, як що, шкиру живцем здеремо.
В погребе было прохладно, спокойно. Катя сползла на чурбак, осторожно прислонилась затылком к бочке и отключилась.
***
Проснулась от собачьего лая. Пес гавкал так, для порядка — во дворе чужих не было. Катя вяло вспомнила своего Цуцика, пса-хаски, скучавшего без хозяйки за тридевять земель отсюда. Ага, и за без малого сто лет тому вперед. Ну да, опять вляпалась бестолковая хозяйка. Туман из головы повыветрился. Мысли приобрели относительную связность, забитый спекшейся кровью нос все-таки начал различать крепкий дух соленых огурцов и капусты. В животе что-то сжалось. Угу, кушать хочется.