Вариант "Ангола"
Шрифт:
Дело в том, что во время нашего пребывания в Датч-Харборе почти всем – и командирам, и матросам надарили кучу американских сигарет, а Гусарову почти ничего не досталось. Он ведь с американцами не братался, да и занят был постоянно. Угостить сигаретой его мог бы разве что Смышляков – да только политрук не курил, да и вообще к куреву относился неодобрительно. Остальные командиры на мостике отсутствовали, если там находился Гусаров. Вот и получилось, что капитан продолжал изредка выкуривать какие-то мятые папироски из пачки без опознавательных знаков.
На четвертый день похода
– Погода меняется, или мне кажется? – спросил я, стараясь выглядеть беззаботным.
– Ясное дело, меняется, – пробурчал Гусаров. – На юг идем. Скоро сороковая параллель, после нее еще теплее станет. Океан, опять же, не зря Тихим называют – он в средних широтах часто спокойный.
Момент был подходящий. Командир опустил бинокль, но не успел полезть в карман за папиросой; у меня же все было наготове. Я сунул ему под нос только что открытую пачку "Честерфилда".
– Закуривайте, товарищ капитан-лейтенант.
Он взглянул мне прямо в глаза: это был критический момент. Сейчас как скажет: кури свои сигареты сам, энкаведешник, а я тебя знать не желаю. Правда, как после этого нам вместе плыть два месяца? Это ж едва ли не прямое объявление войны. Останется или сидеть у себя в каюте, чтобы на глаза не попадаться, или за борт сигать.
Однако Гусаров был человек разумный и понимающий. К тому же, столько времени уже прошло с тех пор, как полковник Андреев, образно говоря, вытирал об него ноги. Быстро почесав указательным пальцем крыло носа, командир ловко вынул из пачки сигарету. Я дал ему прикурить от своей, и предложил:
– Я смотрю, вы все папироски смолите, Дмитрий Федорович… Прямо скажем, хоть американцы капиталисты и мироеды, табак у них гораздо лучше нашего.
– Это как сказать, – прошамкал Гусаров краем губ. – Слабоват он и больно душистый. Наш-то крепче, забористее…
– То есть, вам не нравится? – растерялся я.
– Да почему… Курить можно, – Гусаров отвернулся и мотнул головой. Я все понял! Не мог же он ругать советское при живом энкаведешнике. Может, я ему нарочно сигареты сую, чтобы спровоцировать? Вот ситуация, черт возьми… Нужно было спасать положение.
– Я думаю, все дело в том, товарищ капитан-лейтенант, что у них войны нет на территории страны, да и табачные плантации побогаче. Так любой дурак лучше сигареты сделает. Вот мы фашистов победим, и станем такие сигареты делать – никто на этот "Честерфилд" смотреть не станет! А пока можно и "второй фронт" покурить.
– Ну да, ну да, – кивнул Гусаров. Курил он жадно и быстро. Если торопится – это плохо. Я ведь хотел его на разговор вызвать.
– Так может, "Кэмел" лучше попробуете, или "Лаки Страйк"? Они, кажется, крепче табаком. С собой у меня нет, правда, но я вам могу несколько пачек дать. Мне столько надарили – за жизнь не выкуришь, да еще Вершинин отдавал, какие ему совали.
– Что это значит? – насмешливо спросил Гусаров. – Имею в виду эту вашу щедрость?
– Шаг к примирению, – сказал я начистоту. – Отношения у нас с самого начала не заладились –
– Важное задание… Глупость это какая-то! Авантюра, бессмысленная трата времени, вернее, просто бросили лодку на гибель.
Гусаров повернулся ко мне и стал с жаром доказывать:
– Я ведь это все говорю не потому, что боюсь или протестую против решения начальства. Мне обидно, понимаете? Послезавтра мы нырнем, и бросим Комарова, отправимся гулять по тропическим морям и африкам. Черт-те куда плыть, где ни баз, ни союзников – ничего. Сломаемся, или на риф напоремся – пропадем ни за грош. А Комаров через полгода фашистов бить станет, пользу Родине немалую принесет! На Северном флоте девятнадцать лодок только за год войны у немцев сто кораблей и судов потопили. Понимаешь цифру, капитан? СТО! А они потери несут, у них ремонтная база слабая. Им помощь нужна и каждая новая лодка на счету. Вот мы туда не попадем, а война ведь еще не год, и, наверное, не два будет идти. Это значит, десять вражеских кораблей, которые мы бы потопить могли, продолжат плавать и вред нашей стране приносить.
– Тут вы неправы, товарищ Гусаров! – захваченный страстью, с которой говорил командир лодки, я тоже повысил голос и стал размахивать зажатым между пальцами потухшим окурком. – У нас задание гораздо важнее, чем десять фашистских кораблей! Если мы привезем на родину алмазов, за которыми нас послали, это будет гораздо ценнее утопления вражеских посудин. Надо у Вершинина спросить, сколько они стоят. Я думаю, больше, чем пароходы.
– Эка загнул. Ведь их еще привезти надо! Не утонуть самому по дороге туда и обратно…
– А в бою как? Тоже ведь могут враги в первом походе потопить, разве не так?
На это Гусаров не нашел что ответить. Видимо, в своих мыслях он начисто отметал возможность гибели "Л-16" в первом же боевом походе от немецких глубинных бомб.
– Ладно, – буркнул он наконец после паузы, и выбросил за борт окурок. – Что об этом спорить…
– Тоже верно, – поддакнул я. – Так что, сигареты возьмете?
– Ну… давай.
– Вам каких, разных дать? "Честерфилда" у меня, конечно, больше всего, но пачки по три-четыре могу и других дать.
– Без разницы. Ты, товарищ Вейхштейн… как тебя по батюшке?
– Владимир Давидович.
– Ты, Владимир Давидович, меня извини – надо идти, вопросы нашего "потопления" прорабатывать. А то час "Ч" уже не за горами.
Надо сказать, что для отделения нашей лодки от "Л-15" был придуман хитрый план. На переходе существовала постоянная опасность подвергнуться атаке врага: по сообщениям разведки, переданным нам в Датч-Харборе перед отплытием, из Хакодате в неизвестном направлении вышла немецкая подлодка. Как знать, может быть, для охоты за нами? Также всегда стоило ожидать подлости от самураев. Их лодки вели в Тихом океане войну против союзного судоходства, могли заодно и в нас стрельнуть, "за Халхин-Гол", так сказать.