Вариант «Бис»: Дебют. Миттельшпиль. Эндшпиль
Шрифт:
Покрышев запомнил каждую деталь окраски убийцы его друга, каждую оголившуюся заклепку на фюзеляже ушедшего в свечу «мессера». Он бросил цель, за которой гонялся, с максимальной перегрузкой оторвался от ведомого на пилотаже и не отпускал взгляд от маневрирующего немца ни на секунду. Вокруг крутились в карусели три десятка истребителей, эфир был полон рычанием и матом, и ни один, ни один человек не обращал на него внимания.
Покрышев подбирался к борту немца, двигаясь прыжками. Его могли сбить сто раз. Любой летчик, маневрирующий таким ненормальным образом, не оборачивающийся, с прокушенной губой и кривой усмешкой глядящий лишь в одну перемещающуюся по небу точку, был бы сбит за секунды, которые требуются для захода на дурака.
Никто этот заход не сделал, потому
Когда высота кончилась и небо неожиданно стало пустым, как часто бывает в групповых воздушных боях, они остались одни. На горизонтали, даже у самой земли, «мессершмитт» был быстрее, но оторваться рывком оказалось невозможно, потому что Покрышев держался в правом пеленге всего метрах в тридцати и продолжал улыбаться. Пилот «мессера» уже понял, что это конец, его уже начало затягивать темнотой, он последний раз обернулся и посмотрел в лицо доворачивающему на него истребителю.
93
«Кертисс Р-40 Вархаук» («Ястреб войны») именовался в Британии и СССР «Киттихауком» начиная с серии Р-40D; этот американский истребитель в больших количествах продавался и поставлялся по ленд-лизу во многие страны.
Покрышев улыбнулся ему в последний раз и нажал гашетку управления огнем крыльевых пулеметов. Шесть стволов полудюймового калибра, звеня, прочертили короткий дымный пунктир, уперев свои трассы в кабину германского истребителя. Пробив бронестекло, они маленькими белыми вспышками, похожими на зажигающиеся электрические лампочки, замигали внутри, разрывая кинетикой бакелит [94] и алюминий приборной панели, протыкая человеческую кожу. Покрышев проводил взглядом уходящий вниз самолет с покрытым снегом горным пиком в охряном круге – австриец, наверное, – и только тогда его сведенное судорогой лицо немного расслабилось…
94
Наиболее распространенный в 40-х годах ХХ века пластик.
Менее сильными, менее направленными эмоциями могут быть кураж, ярость, гордость, гнев. Многие летчики, наоборот, подавляют в себе сильные эмоции, делая ставку на хладнокровие, умение и опыт. Покрышев видел и то и другое.
Пилот современного истребителя, бросающего свое звено на многократно превосходящую его числом группу самолетов, не может быть спокоен. «Сдохни со мной, сука» – это фраза, которую воспринимают мозги атакованных им пилотов. И если уровень ярости летчика, помноженный на его умение, выше, чем у противника, исход боя зачастую предрешен. Ну и чем это отличается от того же викинга, который, грызя щит и выкрикивая что-то неразборчивое на стародатском, прыгал с фальшборта на палубу вражеского дракара? Товарищ Дарвин, несомненно, исторически прав, Энгельс с ним согласился, но за последние пару тысяч лет люди ненамного изменились…
Смешно сказать, но и суеверия тоже очень хорошо помогают бороться со страхом. Взять хотя бы Шутта [95] . Уж на что смелый парень, спокойный в воздухе, хладнокровный, а перед каждым вылетом тарелки бьет, и никак его отучить не удается, как ни пытались. Тоже не просто так, наверное? Или еще один есть, который на землю садится рядом с самолетом, посидит немножко – и все, готов лететь.
Так что не надо путать трусость и страх. За трусость расстреливают, иногда даже свои, некоторым приходилось. А вот страх каждый испытывает сам по себе.
95
Николай Шутт, ас 270-го ИАП, ветеран Халхин-Гола. К концу войны с Японией в сентябре 1945 года имел, по разным данным, от 16–17 до 21 личных плюс 2–5 групповых побед, большую их часть одержав к осени 1944 года.
Еще недавно Покрышев считал, что в его авиагруппе это умеют все. Но все отработанные методики и ритуалы, к сожалению, предназначались для неба, а на воде летчики чувствовали себя уязвимыми дальше некуда. Хорошо завидовать морякам, когда сидишь где-нибудь на суше. Дескать, форма с якорями, салфетки на столах, вода горячая из крана течет. А вот когда проблюешься за борт от первой зыби, прожаришься в машинном отделении, увидишь, как стоит торчком лом на палубе сам по себе, потому что включен ток в обмотке размагничивания, тогда чуточку задумаешься.
Но это так, прелести жанра. Хуже всего непрерывно ощущать нацеленные в тебя глаза из невидимого. Это примерно как выйти голым на абсолютно пустынную улицу. Вроде на тебя никто и не смотрит, но ощущение жуткое – как будто все показывают пальцами, в каждой подворотне мерещатся чьи-то глаза. Так и в море: все время кажется, будто на тебя кто-то смотрит – или из-под воды, или из проплывающего мимо облака. И ведь не узнаешь, правда это или нет, пока из ниоткуда не устремится к борту бесшумный пенистый след или с воем не выпадут из облака пикировщики с изломанными, как у чайки, крыльями. На психику давит отвратительно.
Но опять же, это, так сказать, предварительный этап, поскольку, когда дело дойдет до стрельбы и бомбежки, результаты становятся гораздо более фатальными, чем на суше. Мало того что цель вражеских бомбардировщиков сведена к одной точке – к тебе, так еще если и не убьет прямым попаданием, то потонешь ни за что ни про что, а хуже этого смерти не бывает.
Есть и еще один фактор. Над морем пользоваться парашютом большого резона нет. Одно дело, когда прикрываешь, скажем, погрузку в порту или конвой вблизи берега. Тогда, если собьют, есть шанс, что подберут катера. И совсем иначе, когда дерешься над открытым морем, где никого рядом нет и можно утонуть или замерзнуть за час-два. Покрышкину в свое время запретили охотиться на транспортники над Черным морем, потому что ведомый, не вытерпев, рассказал дома о том, как он один раз едва не столкнулся с падающим трехмоторным Ю-52. Вот запретили, и все, а может быть, сейчас хоть у него поспокойнее на душе было бы.
Большинство летчиков авианосца боролись с мыслями о холодной океанской воде, в которую, может быть, придется спускаться, если собьют. Некоторые верили в клятвенные обещания командования задействовать на спасение сбитых летчиков, если такая надобность возникнет, корабельные гидросамолеты. Оптимизм не порок, а может, и действительно не захотят разбрасываться героями.
Летчиков поплавковых Бе-4 (по привычке их все еще называли КОР-2) готовили не слабее, чем раковскую эскадрилью: те тоже много летали, много искали, бомбили условные подводные лодки, практиковали взлеты с катапульт… Тоже опытные и суровые были ребята, нечего сказать. Раков пару человек из них даже знал.
Бе-4 был неплохой машиной, хотя и выглядел как игрушка: его выпускали уже лет семь маленькой серией и никогда особо активно не применяли. Считалось, что для «большого флота» Бериев сделает новую машину, но что-то у него, видимо, не заладилось, а может, и начальство устраивала еще не старая модель – пока ни о чем другом слышно не было. Радиус катапультного самолета был не особенно велик, и при встрече с истребителем он был, в общем-то, обречен, поскольку имел для обороны лишь один винтовочного калибра пулемет у стрелка. Но в его полезности никто не сомневался – несколько десятков лишних тонн авиатоплива не были для «Советского Союза» большой проблемой по сравнению со скорлупкой «Чапаева».