Вариант «Бис» (с иллюстрациями)
Шрифт:
Узел 9.2.
24 ноября 1944 г.
«Кронштадт» плавно и не спеша раскачивался в кильватере у линейного корабля, идя в сторону Шпицбергена. Ветер по-прежнему исключал всякую возможность применения авиации, море было покрыто белыми валами, среди которых было нереально углядеть перископ, но тут уж ничего не поделаешь. Оставив за себя на мостике одного из немногих уцелевших после двадцать второго ноября строевых старших офицеров, способных управлять крейсером, Иван Москаленко спустился в командный пост связи и выслушал по телефонам доклады командиров боевых частей – все как обычно. Из бронированной ямы он прямым ходом направился к себе в каюту, запер дверь, которую тут же закрыл спиной
– Дежурный санитар матрос Кузякин, – незнакомый голос не отличался особым почтением в интонациях, и каперанг с трудом подавил в себе вспышку раздражения.
– Вот что, матрос Кузякин, говорит командир. Старший врач сейчас свободен?
«Только позволь себе фамильярность, – подумал он. – На губе насидишься».
– Виноват, товарищ командир, сейчас сбегаю, узнаю.
Матрос положил трубку, и в мембране действительно послышался топот ног и хлопок двери. Москаленко усмехнулся и отвел от уха черную пластмассовую трубку, проведя зачем-то пальцем по узору дырочек. «Бегом, – подумалось. – Вот так-то лучше».
– Старший врач, майор медслужбы Раговской…
Голос принадлежал уверенному в себе человеку средних лет, и от него сразу становилось спокойнее. По тембру нельзя было точно угадать возраст, слишком большая усталость маскировала интонации. Москаленко представил себе знакомого усталого доктора с трубкой в руке, и сердце сбавило темп, уже не так выплясывая по грудной клетке.
– Вадим Петрович, можно к вам подойти?
– Иван Степанович? Подходите, конечно, прямо сейчас.
Старший врач посмотрел на часы и вздохнул. Последние несколько операций его добили и спать хотелось смертельно. Через десять минут он встретил капитана первого ранга у входа в медблок. Тон был выбран безошибочно, командир пришел к нему на этот раз не как к подчиненному, а как к врачу, уж это он мог определить сразу. Тихо пройдя через заставленную койками амбулаторию и сделав знак дежурившему врачу садиться, Москаленко задержался на секунду, встретившись взглядом с молодым матросом, до подбородка укрытым одеялом. Тот лежал совершенно неподвижно, бледный, с темными кругами вокруг глаз.
– Что с ним? – не повышая голоса и не оборачиваясь, спросил командир. Этого матроса он не узнавал, да, впрочем, это было и невозможно – запомнить лица тысячи с лишним человек.
Ответ врача был таким же тихим:
– Старшина, артиллерист, по-моему. Проникающее ранение нижней части груди справа. Большая потеря крови, травматический шок. Прооперирован пять часов назад, с резекцией нижней доли… Впрочем, это не так важно. Печень не повреждена, перелили много крови. Сейчас давление почти в норме, в сознании. Оперировали Ляхин и Ивашутин, надеемся, что все кончится удачно.
Молча командир похлопал старшину по плечу, тот вымученно попытался улыбнуться. Доктор понял и шепнул:
– Пройдемте лучше в рентгенкабинет, это левая дверь. Там пусто.
В рентгенкабинете было тихо и темно, громоздкий аппарат поблескивал за полукруглым барьером металлическими трубками и накладками. Войдя, Москаленко огляделся вокруг: со дня укомплектования крейсера он был здесь только один раз.
– Вас что-то беспокоит, Иван Степанович, я вижу.
Под пристальным взглядом врача каперанг несколько смутился.
– Да вы садитесь, пожалуйста, вот кушетка. Здесь нас никто не потревожит, рассказывайте, пожалуйста, что с вами.
– Да не то чтобы я заболел… Голова вот разве что. И сплю плохо. Трое
– Знаете что, – Раговской взял командира за подбородок, повернув к себе его голову, и внимательно посмотрел в зрачки. – Ложитесь-ка вы лучше вот так, ноги выпрямите, китель можете расстегнуть.
Он принял фуражку и, откинувшись на низкой табуретке, положил ее на столик с негатоскопом, усыпанный ворохом рентгенограмм. Включив клиническое мышление на максимальные обороты, все в этой жизни повидавший врач уже прокручивал в голове десятки возможных ходов, выбирая единственно подходящую тактику ведения беседы. Мягким, внушительным голосом он начал задавать малозначащие вопросы о ритме болей, их характере и возникновении, измерил пульс и давление, послушал сердце. Проведя пять минут в спокойной и тихой обстановке, Москаленко начал дышать глубже и спокойнее, мышцы его расслабились, и он без эмоций воспринимал все проводимые исследования. Постепенно он начал отвечать на наводящие вопросы. Да, груз ответственности давит так, как не бывало никогда, боится, что не выдержит. Начал опасаться за свой разум, все время напряжен, мышцы сводит. Сердце колотится, раньше такого не было. Бой провел жестко, каждую секунду отвечал за свои поступки, а кончилось – и затрясло, пот холодный.
– Я не понимаю… Эти люди… Вот любой человек – обычный, он целует жену, ребенка на коленке качает, пьет пиво после работы. Он нормальный! Но его призывают, проходят два месяца, и он с хэканьем рубит такого же, как и он, человека саперной лопаткой! Штыковой бой – это до чего же нужно дойти, чтобы колоть человека штыком, рвать его горло… Да и мы не лучше, мы поворачиваем рубильник, и на сорок километров летят три тонны легированной стали. Это даже не мы делаем, автомат замыкает цепь стрельбы под командой гироскопа! Мы как бы ни при чем! За пять минут мы прикончили этого британца, а на нем была почти тысяча человек!
Командир в возбуждении приподнялся на локте, но врач спокойно положил свою руку ему на плечо.
– Успокойтесь, Иван Степанович. Не волнуйтесь так, я вас совершенно понимаю.
«Это совершенно нормально, – подумал про себя Раговской. – Но не думал, что это свойственно таким хищникам. Вот это новость».
Москаленко постарался взять себя в руки и снова вытянулся на кушетке, глядя в подволок.
– Я профессиональный моряк, мы все здесь моряки, нас готовили для войны, но это оказалось совсем другое… Мы потеряли почти восемьдесят человек… Вы лучше меня знаете, что такое человеческое страдание. Когда я увидел этих матросов и как выносят ведро с человеческими ногами, меня не то чтобы затошнило как барышню – мне просто стало очень тяжело…
– Вы выиграли этот бой и все, что были до этого. Это то, ради чего строят корабли, и здесь ничего не поделаешь.
– Я не могу уснуть. Меня беспокоит даже не само то, как мы убивали их. Меня больше тревожит, что нам за это будет. Я не верю, что нам удастся уцелеть после всего, что мы натворили. Я не боюсь смерти! Ожидание, что вот сейчас, сию минуту из-за горизонта вылезут линкоры и всех нас убьют, – вот что страшнее.
– Я вам дам успокоительное… – доктор потянулся к ящику стола, выкрашенного в белый цвет, но Москаленко схватил его за рукав.
– Не надо, Вадим Петрович. Мне нельзя сейчас, вы же понимаете. Мне просто надо было поговорить – а больше не с кем. Мне уже лучше. Скажите мне, как люди? – Сам он уже знал ответ, но очень хотел, чтобы его успокоил кто-то, кому можно доверять.
– Все устали, устали очень, – врач не стал говорить о том, как дико устал он сам, это не было сейчас главным. – Но людей держит то, что мы идем домой, даже победа не имеет здесь такого значения. Домой – это отдых…
– Нам надо выиграть еще три дня! Три дня, и нас прикроет своя авиация. Если бы они у нас были, если бы я был уверен, что они у нас есть…