Вариант дракона
Шрифт:
Похоронили мы Судницына в Свердловске на Широкореченском кладбище. Бывая в Свердловске, я всякий раз обязательно прихожу к нему на могилу поклониться, положить цветы.
Мне пришлось заменить Юрия Григорьевича на кафедре, но проработал я там, к сожалению, недолго.
Когда я покидал институт, новый ректор Михаил Иванович Кукушкин долго уговаривал меня:
— Юрий Ильич, останьтесь, не уезжайте! Вы самый молодой доктор юридических наук в стране, будете самым молодым член-корром Академии… Не уезжайте!
С той поры всякий раз, когда я появляюсь в Свердловске и захожу в институт, Кукушкин
— Юрий Ильич, я же говорил вам — останьтесь в институте, у вас прямая дорога в науке, прямое движение вперед. У вас же светлая голова голова крупного ученого…
И всякий раз такие разговоры вызывают у меня некое сложное чувство, грусть: а может, действительно не надо было уезжать из Свердловска?
МОСКВА, КАК МНОГО В ЭТОМ ЗВУКЕ…
Уезжать из Свердловска было тяжело, да и не хотелось: мы привыкли к городу, считали его своим, он стал нашей второй родиной.
Первая родина — это Улан-Удэ, вторая — Свердловск.
Но мне предложили перейти на работу в ЦК партии, в Идеологический отдел, а от такой работы, как известно, в ту пору не отказывались. Да и работа была очень интересной, очень.
Кадровики ЦК искали по всему Союзу молодых ученых-юристов — видимо, там, наверху, чувствовали, что без реорганизации не обойтись, партия не может находиться в том виде, в каком она находилась тогда. Кстати, я узнал, что к тому моменту в ЦК работали уже восемьдесят докторов наук. Это много, очень много.
В результате я очутился в лекторской группе Идеологического отдела. Произошло это 16 ноября 1989 года.
Лекторская работа — тяжелая. Во-первых, нужно быть выше аудитории по уровню знаний, — иначе загонят в угол, во-вторых, постоянно находишься в напряжении: ведь за годы советской власти народ соскучился по острым вопросам (и острым ответам тоже)…
Отношение к партии в стране менялось, люди смотрели на Горбачева, который не сходил с экранов телевизоров, слушали его речи — поначалу с интересом, но постепенно понимали, что во главе страны стоит человек, утопивший в словах реальные дела. Постепенно накапливалось раздражение, а потом и неприятие.
Плюс ко всему затеянная не вовремя антиалкогольная кампания, пробившая в бюджете страны огромную дыру, плюс очереди в магазинах, колбаса по талонам. Колбасу, выкинутую в обычную продажу, есть нельзя было совсем: это была не колбаса, а мокрый картон, размешанный с вареным салом…
В общем, можете представить себе, на какие вопросы приходилось отвечать лектору ЦК в ту пору.
Помню, поехали мы в Эстонию. Поездка была трудной. СССР еще не развалился, но дело уже к этому шло — очень жестко спроектированному, планомерному развалу. Эстонцы решили для себя твердо — из СССР надо выходить обязательно. Они вежливо выслушивали доводы, со всеми доказательствами вежливо соглашались, вежливо улыбались и делали все для того, чтобы выйти из Союза.
Русские же, — горячие головы, — проживающие в Эстонии, предлагали взяться за оружие.
Лекторская группа, прибывшая со мною в Таллинн, попала под настоящий перекрестный огонь. Было жарко. И тем не менее мы терпеливо убеждали эстонцев: не торопитесь, семь раз отмерьте, прежде чем один раз отрезать. Но повернуть
Иногда нам удавалось затронуть некие больные струны, и эстонцы задумывались о своей судьбе. Это было видно по их лицам, хотя внешне они продолжали оставаться равнодушно вежливыми: каждый человек — этакая вещь в себе, нераскрытая тайна.
Как-то мы собрали на совещание всех судей республики, долго говорили, расходились поздно, и, видать, что-то из наших речей затронуло в душах людей: одна женщина, когда прощались, подошла ко мне и сказала:
— Если бы с нами раньше вели такие беседы, возможно, мы и не стали бы думать о выходе из СССР, а сейчас… сейчас — поздно!
Минута, когда должен был ударить гонг, возвещающий о распаде страны, приближалась, и последующие события в Прибалтике, особенно стычки в Риге, когда в руках и военных, и мирных жителей оказалось оружие, заряженное боевыми патронами, волнения в Тбилиси, война в Нагорном Карабахе лишь приблизили распад. Горбачев вместо того, чтобы активно вмешиваться в процессы — «процесс» ведь «пошел», — предпочел спрятаться за спины военных. Похоже, он надеялся на извечное «авось»: «Авось пронесет… авось все образуется».
Не пронесло, не образовалось. Вместо того чтобы затормозить распад Союза, Горбачев ускорил его, не продумав до конца идею нового союзного договора.
В ту пору существовала такая традиция — все съезды, конференции, пленумы обязательно стенографировались, к каждому выступающему, а точнее, к его речи был приставлен специальный человек. Редактор. Как правило сотрудник ЦК. Ведь во время выступления, с пылу с жару, иной товарищ мог наговорить такое, что потом ему оставалось только хвататься за голову. И глупости проскакивали, и нелепости, и смешные вещи. А уж что касается неграмотности, то — сплошь да рядом. Поэтому в обязанности редактора входила чистка речей. Затем они, уже выправленные, без глупостей, попадали к автору на визу.
Пришлось быть таким редактором и мне. Помню, я вел выступления Геннадия Янаева, Альберта Макашова, Олега Лобова, Василия Стародубцева. Досталось мне однажды редактировать и речь Михаила Сергеевича. Человек он, как известно, эмоциональный, за речью своей никогда не следил, что в голове у него возникало, то он и озвучивал. А стенографистки, как и положено, это дело старательно фиксировали. Все до последнего словечка, до последней запятой.
Вот такая эмоциональная — с бухты-барахты — речь Горбачева попала и ко мне. Из этого набора слов предстояло сделать что-нибудь более-менее удобоваримое.
Когда в речи есть стержень, есть мысли, из нее всегда можно слепить что-нибудь приличное, но когда, кроме потока слов, нет ничего, то что тут можно сделать? Из ничего и получается ничего. Часа два с половиной я промаялся с речью нашего генерального, прежде чем из нее что-то получилось. Потом долго возмущался: разве можно так говорить?
Твердо уверен: Горбачев должен нести основную ответственность за то, что с нами случилось. Слишком осторожной зачастую оказывалась его позиция. Вместо того чтобы громко объявить, что это он отдал приказы о применении силы, что это его конституционная обязанность — защищать государство, он прятался за спины военных, подставлял их.