Вариант "И"

Михайлов Владимир Дмитриевич

Теперь предположим, что в какой-то стране по некоторым причинам — ну, скажем, туда навезли так много автомобилей с противоположным расположением руля, что уже нельзя не принимать их во внимание, — в этой стране возникает необходимость пользоваться обеими формами движения. Это возможно? Да, но только при одном условии: необходимо параллельное существование двух дорожных систем, которые нигде не будут соединяться или пересекаться — что при наличии туннелей и эстакад вовсе не так трудно.

У него широкие рукава, подумал я, и в рукавах этих, похоже, упрятано великое множество доходчивых сравнений. Надо думать, он произносит интересные проповеди своим прихожанам.

— Так вот, — продолжал тем временем отец Николай. — Вам, конечно, ясно, как называется тот город, куда мы все стремимся, и кто в нем правит.

Теперь,

чтобы закончить эту притчу, предположим, что я живу в доме, рядом с которым проложили левостороннюю дорогу. До сих пор я, как и все, ездил на машине для правостороннего движения, но сейчас левосторонняя дорога пролегла между моим домом и той старой дорогой. У меня все та же машина с рулем слева; но ко мне приходят и предлагают машину для новой дороги — новую, совершенную и на крайне льготных условиях. Меня даже не уговаривают отдать старую, наоборот — обещают расширить гараж, чтобы в нем умещались обе. Разве, если я соглашусь на эти условия, я как-то нарушу интересы города, которому нужно только одно: чтобы я в конце концов туда доехал? Разумеется, убежденные сторонники правосторонней езды станут утверждать — и некоторое время многие даже будут им верить, — что вторая дорожная сеть на самом деле ведет вовсе не к тому городу, в котором царит Добро, но к другому, где обитает Зло. Почему им поверят на время? Потому что описания города в путеводителях одной дорожной компания и другой не вполне совпадают. Однако они и не могут совпадать в деталях, потому что дороги впадают в город с разных сторон, а ни один город не выглядит со всех сторон одинаково. Но добравшись до центра города, люди убедятся, что центр для всех один. Вот как я могy это представить.

— Вы мастер метафоры, — не удержался я от похвалы. — Однако дело происходит не в воображаемой стране, но в России, в которой и пристрастия, и антипатии всегда стремятся к крайним значениям.

Православная Россия…

Я удивился: мое возражение он встретил не с улыбкой, но скорее с гримасой, которая могла бы сойти за улыбку.

— Православная Россия… — повторил он с расстановкой. — А вы уверены в точности такой формулировки?

— Принято думать так. — Мало ли как принято думать. Да, собственно, так не думают; так считают. А если думать… — Он помолчал. — Ладно, скажу, рискуя впасть в ересь, не богословскую, но политическую: Россия как была тысячу с лишним лет назад языческой, так ею и осталась. Христианство, по сути, не вошло в кровь, не стало основой мышления. Даже основой веры не стало. Разве что на словах — но ведь от слова, как известно, не станется… Религия органичная, растворенная в крови, всегда идет от мироощущения человека — идет от человека к организации, то есть — снизу вверх. Как христианство в Риме. Из катакомб — во храмы. А не из храмов в землянки. Потому христианство так органично в Италии: итальянцы, наследники Древнего Рима, они его выстрадали. В катакомбах. Кровью на аренах. В России же все вводилось сверху, приказным порядком: и христианство, и — позже — его реформа, и еще позже — коммунизм. Конечно, у России были шансы стать подлинно христианской страной, и она стала бы ею, если бы не Никонианская реформа. Все, искренне верившее, ушло в раскол — и погибло, как Аввакум, человек уровня апостола Павла. А церковь превратилась в государственную институцию — и так утратила всякую возможность стать народной. Вспомните: реформа на Западе — протестантство — тоже ведь шло снизу вверх, от внутренней потребности. А у нас и реформа — от властей. И с коммунизмом повторилось то же самое — не говоря уже о том, что он нередко взывал к самым темным сторонам природы человеческой… Да, безусловно — сохранились форма, и храмы, и купола, обрядность… И организация… Но ведь сие — не вера, а лишь изображение ее. А в Бога надо верить, а не изображать веру. Нет, господин журналист, вы серьезно подумайте перед тем, как утверждать, что Россия — страна христианская. Если начальство приходит в храм и обедню отстаивает со свечкой в руках — это еще никак не факт веры, это факт политики. Но политика — стихия изменчивая, и нельзя на ее фундаменте строить вечное здание!

Священник умолк; он смотрел на меня серьезно и печально, и я подумал, что говорил он совершенно искренне.

— Ну а ислам?

Он кивнул.

— Логичный вопрос. Ислам… Прежде всего он — религия снизу.

— Но разве он во многих местах не насаждался мечом?

— Да,

наверное… не без того. Однако в этом, пожалуй, только буддизм нельзя упрекнуть — да и то не уверен. Но сейчас не это важно. Во-первых, ислам интернационален. Порой приходится слышать, что русские его не могут усвоить. Факты свидетельствуют об ином. Если бы вы интересовались историей…

— Я интересуюсь.

— В таком случае вы, возможно, помните, что еще в последние десятилетия минувшего века, когда России приходилось скрещивать оружие с исламскими народами — и за пределами страны, и внутри ее — некоторое число наших воинов, попав в плен, стали исповедовать ислам. Одни из них потом вернулись домой, другие отказались, не желая порвать с исламской средой, с которой сроднились. Но и многие из тех, кто возвратился в свои дома, не изменили своей новой религии. А между тем были они русскими. Вообще не бывает веры, принципиально чуждой для какого угодно народа, как нет народа, не способного усвоить какое угодно вероучение. Далее: ислам синтетичен. Он объединяет всех: и ветхозаветных, и новозаветных, и иудаистских святых. Изложение его основ не столь зашифровано и намного доступнее пониманию рядового верующего, чем, скажем. Священное Писание.

Это важно. Что еще? Вы и сами наверняка заметили, что ислам динамичен.

Потому ли, что он моложе? Вряд ли только по этой причине. Он энергичен.

И главное — силен верой. Они — мусульмане — верят, понимаете? А это мне представляется самым главным. Для них Бог не деталь жизненной декорации, но — основа основ. А народ, чтобы совершать великие дела, должен верить, иного выхода нет, это — непременное условие, хотя, быть может, и не достаточное.

— И вы полагаете, он может восторжествовать в России?

— Не знаю; речь ведь не о торжестве в политическом смысле этого слова.

Но, во всяком случае, русский мусульманин — такое словосочетание вовсе не кажется мне противоестественным. Хотя бы потому, что славянские прецеденты существуют давно: хотя бы боснийские мусульмане, к примеру. О наших отечественных я уже упоминал только что.

— Ну, чтобы уцелеть, и не на то пойдешь… — вставил я. — У ислама в России вполне возможно будущее, поскольку он несет с собой очень немалые инвестиции и кредиты…

— Уже принес и еще принесет гораздо больше. А ведь не сегодня сказано, что Париж стоит мессы. Сейчас для России главное — устоять. А сколько будет ради этого построено мечетей — вопрос не первостепенный.

— А народ не восстанет?

— Если поверит своему государю — не восстанет.

— Я вам очень благодарен, отец Николай. Еще два маленьких вопроса, с вашего позволения. Первый: вот эта ваша позиция не может отразиться на вашей судьбе?

— Пока не отразилась. Хотя я ее не скрываю.

— Как вы думаете — почему? Он улыбнулся.

— Видимо, есть какие-то причины. Но думать о себе мне сейчас просто некогда.

Мне не хотелось довольствоваться столь неопределенным ответом. И я решил проявить настойчивость.

— Скажите, не может ли ваша уверенность в себе быть следствием того, что укоренение ислама в России, сколь бы парадоксально это ни звучало, пошло бы на пользу православной церкви?

Он прикинулся удивленным, но не старался сделать это очень уж искусно.

— Каким же это образом?

— Ну, тут достаточно простое умозаключение. Православное духовенство, так сказать, растренировалось из-за отсутствия серьезной конкуренции.

Власти уже много лет смотрят на вас весьма благосклонно, охотно демонстрируют свою приверженность православию. Правда, время от времени ваши иерархи обращаются с настоятельными просьбами ограничить деятельность в России иных конфессий. Ну, это естественно, было бы странно им этого не делать. Однако по-настоящему ведь секты вам не противники — и вы можете жить с ленцой, ограничиваясь соблюдением необходимой формы. А вот если в местах, которые вы привыкли считать исконно своими, начнет всерьез укореняться такая мощная и динамичная религия, как ислам — тут вам, хочешь не хочешь, придется бороться всерьез. А поскольку применение оружия вряд ли будет возможно, то придется мобилизовать все иные силы — духовные, организационные, все прочие. Придется омолаживаться. Это будет словно подсадка молодой железы в дряхлеющий организм. И как раз поэтому ваше участие в происходящем процессе может рассматриваться как дело благое. Как знать, может быть, у вас есть и благословение Его Святейшества?