Варианты
Шрифт:
– Пусть всё так и остаётся, – чуть слышно прошептал себе я, – Я не хочу меняться.
Именно в тот момент моё желание быть особенным, не таким, как все, развеялось, как дым; мне больше всего на свете захотелось стать незаметным, одним из многих. В собственной индивидуальности я уже не видел ничего хорошего.
Тот же туман, всё та же неопределённость. Я всё ещё стоял неподвижно на холодной гладкой поверхности, не решаясь сделать шаг.
Стоял и вспоминал своё детство.
Отсюда многое виделось иначе; смешанное
Например, я видел, что индивидуальность, за которую я цеплялся, была просто юношеской заносчивостью и ложной уверенностью в себе. Именно поэтому мои претензии на исключительность и перестали существовать. Попав в нестандартную ситуацию, я испугался, по-другому и быть не могло – я не был готов к серьёзным переменам.
Меня пугала перспектива стать белой вороной среди своих друзей. Мне захотелось стать обычным парнем, ничем не отличающимся от других. Это было непросто после той злополучной гонки, но здесь, в этом странном месте, не было тайн. Я видел, что в глубине моего сознания уже родилось решение, и я уже знал, как этого добиться. Именно тогда я и сделал свой первый шаг в направлении новой развилки, где мне было суждено сменить направление.
В прошлом я этого не понимал и потому не смог бы сформулировать это чётко. Там я действовал неосознанно – в определённый момент успокоился, остановил поток безрадостных мыслей и взглянул на часы. Увидев, что просидел на кожаном диване в мастерской, рядом со своим велосипедом, почти два часа, удивился. Это время странным образом прошло совершенно незаметно.
На улице наступил вечер, и я уже давно должен был быть дома.
Не тратя больше ни минуты, я скинул свою спортивную форму и прошёл в душ, а спустя полчаса вышел из ворот спортивной базы.
– Володя, телефон… возьми трубку, – услышал я сквозь сон.
Вставать не хотелось, начиналось воскресенье, а я собирался поваляться в постели подольше.
– Ну же, соня, вставай, уже одиннадцать часов, – снова услышал я голос своей мамы. – И подойди наконец к телефону. Нехорошо заставлять людей так долго ждать.
Я нехотя поднялся и, стараясь не открывать глаз, поплёлся в коридор. Там на тумбе у входной двери стоял наш стационарный телефон.
– Алё… – сонным голосом сказал я в трубку.
– Здорово, – прокричала мне в ухо трубка голосом Сашки.
– Ну что ты кричишь, – ответил я, – всех перебудил, а тут, между прочим, люди ещё спали.
– Всю жизнь проспишь, – ответил мой друг. – Просыпайся, я через десять минут зайду.
И он отключил телефон, не оставив мне выбора.
Я прошёл в ванную – чтобы прийти в себя, мне нужно было как минимум умыться. Чувствовал я себя ниже среднего. Мышцы болели, какая-то непонятная слабость мешала мне нормально двигаться, даже мысли в голове ворочались с трудом.
Я посмотрел на себя в зеркало. Отражение
– А ещё друг называется, – негромко сказал я своему отражению. – Поднял с постели больного человека и очень скоро придёт, чтобы издеваться дальше.
Мне захотелось согреться. Я пустил воду погорячей и встал под душ.
После душа я проснулся окончательно, но общее состояние улучшилось ненамного.
Это всё вчерашняя гонка, понял я, тот форсированный режим, в который я невольно вошёл. Победить я все-таки сумел, но чуть не прикончил себя. После такого сразу не восстановишься, требуется время.
Я вышел из ванной и услышал голос Сашки, пошёл на этот голос и обнаружил своего друга на кухне. Он с моей мамой сидел за столом, пил чай и что-то оживлённо рассказывал, поджидая меня.
– Так вот, Тамара Петровна, – продолжал он свой рассказ обо мне, ничуть не смущаясь того, что я стою рядом, – когда я посмотрел вперёд, его уже и след простыл. Перевалил через холм, обогнал всех и выиграл эту гонку.
Моя мама слушала его и улыбалась.
– Трепло, – сказал я. – Все секреты уже растрезвонил. Нашёл что рассказывать, подумаешь, гонка. Да таких гонок за сезон – сотня.
– Не скажи, Володя, – возразил мой друг. – Гонок, может быть, и много, но такое было впервые.
Я насторожился: неужели Сашка заподозрил что-то невероятное в том, что произошло.
– Чтобы так резко, профессионально, на подъёме, в самом конце гонки уйти в отрыв, – продолжал он, – такого ещё не было. По крайней мере, среди ребят нашего возраста. Об этом даже Иван Трофимович рассказывал.
– Что рассказывал? – рассеянно спросил я.
– А то! Неужели не помнишь? В позапрошлом году, перед первой групповой гонкой, он говорил, чтобы мы просто держались вместе. В длительных заездах очень сложно уходить в отрыв, и для ребят нашего возраста это практически невозможно. У нас нет пока ни навыка, ни достаточной выносливости на длительные нагрузки, да и физические данные у нас у всех примерно одинаковые. Вот у профессионалов – другое дело…
– Да помню я тот разговор, – перебил его я. – Это же так, напутствие к первой гонке. Тогда мы ничего не знали о таких соревнованиях, не испытали ещё на своей шкуре, как это тяжело, но амбиций у многих из нас всегда было хоть отбавляй. А Иван Трофимович не хотел, чтобы кто-то, не рассчитав свои силы, сошёл с дистанции.
– Ладно, мальчики, не надо спорить, – вмешалась моя мама, видя, что наш разговор переходит в другую тональность, – попробуйте лучше пирожки, пока не остыли. Володя, угощай друга и налей себе чай.
– Спасибо, Тамара Петровна, – улыбнувшись, ответил Сашка, – ваши пирожки всегда просто объеденье, особенно с капустой.
– Вот и кушай, Саша, на здоровье, – ответила моя мама и вышла из кухни, оставив нас с Сашкой вдвоём.
Я налил себе чай, поставил блюдо с пирогами на стол и сел напротив своего друга.