Варламов
Шрифт:
На всю жизнь сохранил к Александре Ивановне не то чтобы
дружбу, а особое душевное расположение, горячее родственное
чувство. Писал ей письма с юношеских лет до старости, неиз¬
менно подписываясь «ваш сын Костя», не стесняясь своей дико¬
винной орфографии, смешных ошибок и доверяя ей сердечные
тайны, о которых больше никому, никогда, ни слова...
«Тяжело было мне, ух как тяжело. Это мое первое горе, и
оно-то и есть горше всего. Дело прошлое,
врать не к чему, но, ей-богу, я так любил, что полюбить кого бы
то ни было хоть вполовину так - я не в состоянии. Верите или
нет, но было время, когда я не мог уснуть без того, чтобы у ме¬
ня под подушкой не лежала какая-нибудь вещь, принадлежащая
Н. Да что таиться, медальон до сих пор у меня на груди»...
Письмо помечено «октября не знаю какого дня 1869 года,
воскресение, 4 ч. утра». Единственное свидетельство о кручине,
так и оставшейся не известной никому, кроме Александры Ива¬
новны. Но даже ее, сердечно близкую, он просит:
«Если любите хоть каплю меня, то не станете смеяться и ни
одной душе не покажете этой глупой записки».
А любовь, судя по всему, была большая и глубокая. Во вся¬
ком случае она вызвала думы, которые, как кажется, совсем не
идут образу жизнерадостного двадцатилетнего Варламова. Он
даже пробовал сочинять стихи:
Безумный! Зачем так много горя
Таишь в душе, исполненной любви,
Зачем бушует в ней, как волны моря,
Прилив мучительной тоски?..
Стихи достаточно неуклюжи, чтобы приводить их целиком,
стоит только сказать, что далее следуют строки о «мрачных ду¬
мах», о «сединах в душе», о том, что «ждет меня могила»... Не¬
мало в этих стихах безликой и затасканной лирической печали,
но все же видно, что пережито было серьезное потрясение.
На следующий год был приглашен в Казань, должно быть,
не без ходатайства А. И. Шуберт, мнение которой высоко ценили
в театральных кругах.
Казанский театр славился своей незаурядностью. Держал его
в те годы Петр Михайлович Медведев — хороший актер (Фаму¬
сов, Городничий) и опытный учитель актерской молодежи. Так,
М. И. Писарев и многие другие считали себя питомцами «Петро¬
ва гнезда».
Медведев был преданным искусству человеком. Не гонялся
за доходами.
— Я тружусь и хлопочу для того, чтобы наслаждаться теат¬
ром, чтобы дать возможность жить своей семьей и вот
ве, — говорил нередко Медведев, показывая при последних сло¬
вах на свою труппу. — А деньги для меня — только хороший
слуга!
Это — из книги В. Н. Давыдова «Рассказ о прошлом». Давы¬
дов работал в казанском театре двумя или тремя годами позже
и знал о Варламове из чужих слов.
«Варламов, когда служил в провинции, чего только не пере¬
играл, — писал он. —• В Казани, когда я приехал, о нем... театра¬
лы хранили восторженные воспоминания».
Играл судью Ляпкина-Тяпкина в «Ревизоре» (с Медведевым
в роли Городничего), в «Недоросле» — Скотинина, в «Горе от
ума» — Загорецкого.
В казанском театре Варламов познакомился и быстро подру¬
жился с молодым актером Ленским, тем самым Александром
Павловичем Ленским, который впоследствии стал крупной вели¬
чиной в истории русского театрального искусства, одной из бли¬
стательных звезд Московского Малого театра.
Без тех строк, которые написал А. П. Ленский о друге своей
юности, не представить себе человеческого облика молодого Вар¬
ламова.
Сошлись они в трудную пору.
«Я иногда с ужасом оглядываюсь на наше прошлое, — писал
Ленский, — на нашу юность, на целый ряд годов нашей скиталь¬
ческой, цыганской жизни, жизни, полной невзгод и страха за
насущный кусок хлеба».
Именно в те годы и сблизились они, Ленский и Варламов, «не¬
смотря на наши диаметрально противоположные характеры и ка¬
чества».
«Я рано лишился матери, вырос в чужой семье и был ребен¬
ком, что называется, вполне заброшенным и предоставленным
самому себе. Отсюда темные пятна и неуклюжие черты моего
характера: резкость, вспыльчивость, нетерпимость, угрюмость и
необщительность.
Мягкость характера, доброта, терпение и чисто женский
такт — вот качества, которые Костя унаследовал от своей един¬
ственной воспитательницы — матери. Вот качества, при помощи
которых он, если не совсем, то по крайней мере значительно,
сгладил шероховатости моего тяжелого характера.
В немногие счастливые дни моей жизни Костя совершенно
стушевывался, и я ничего не слыхал о нем. Зато в очень тяжелые
минуты Костя откликался на мой зов, бросал все, приезжал ко
мне и со свойственным ему умением был для меня сестрой ми¬
лосердия, нянькой и носился со мной, да простит мне это выра¬
жение, как дурак с писаной торбой».
Вспоминал все это А. П. Ленский в десятилетие знакомства