Варнак
Шрифт:
Оружия никакого не стало, это очень плохо. Без оружия в этом как городе — как голому в ресторане.
Плохо и то, что пацанва полезла из своего логова в город. Это Меченого работа… Меченого больше нет. Что теперь будет делать шпана?
Уже подкрадываясь к углу, чтобы тихонько выглянуть, увидел, как вышла из своего подъезда Стрекоза. Замахал ей руками, чтобы не высовывалась. Она кивнула, шмыгнула обратно.
Выглянув, увидел как пацаны собирают оружие — отстёгивают от автоматов магазины. Эх, хоть бы один оставили, ироды!
Только
Присел над трупом мужика. Карманы были вывернуты, валялись возле тела пустая пачка «Примы», рассыпанная пачка никому давно не нужных тысячных и пятитысячных купюр, ментовское удостоверение. «Крол Викентий Александрович» — прочитал Пастырь. Старший прапорщик отдельной роты патрульно-постовой службы милиции.
Насобирал ты, братец Кролик, денежек!.. Сотни полторы-две тысяч в пачке, не меньше. На кой? Ну да, понятно, ты же не знал, что Хан отменил старый мир. Теперь, вот, и тебя самого отменили.
Подобрал автомат, дошёл до второго трупа. История та же: деньги, удостоверение на имя Крола Станислава Александровича. И ни одного патрона не оставили пионеры.
— Дя Петь! — позвала Стрекоза.
Присев над телом одного из пацанов, махала руками: быстрей! Пастырь в несколько прыжков оказался рядом, склонился над пионером. Неизвестный ему пацан, лет двенадцати-тринадцати, ещё дышал. Бросили дружки своего однополчанина полуживым и ушли. Во как…
Рядом подбитой птицей, раскинув руки-крылья, лежал Куцый. В стороне скрючился, свернулся калачом Меченый.
Пацан был без сознания, дышал тяжело и с хрипом, пуская кровавые пузыри. На грязной рубахе, на животе и груди, расплылось по здоровому пятну крови.
Пастырь скрипнул зубами, покачал головой.
— Ничего не сделаешь, Оль, — сказал. — Умирает он.
— Да? — неожиданно легко произнесла она. И смотрела на пацана как будто с любопытством даже. То ли умирающих не видела сроду…
— Пойдём, — кивнул он ей, поднимаясь.
— А его что ж, так бросим? — подняла она глаза.
— Ему ничем не поможешь, — пожал плечами варнак.
— А добить?
Пастырь вздрогнул, челюсть отвисла, а во рту стало сухо.
Это как же такое возможно-то, а?! Ты же девочка… Ну, понятно, не сложилась у тебя жизнь, насмотрелась ты, видать, всякого. В этой Хановой когорте повращалась… Но ты же девочка… Ты же ребёнок ещё!
— Нечем, — буркнул он, отворачиваясь, пряча глаза. — Не душить же мне его…
— Что, так и оставим? — настаивала она.
— Он уже не мучается, — отозвался Пастырь. — Без сознания… Минут пять полежит ещё и отойдёт… Идём! Собаки могут вернуться.
Услышав про собак, девчонка сразу подскочила, испуганно оглянулась по сторонам, вцепилась в Пастыреву руку.
Псы-то и правда могут попробовать ещё раз. И тут уже, без оружия, примут Пастырь со
Минут за пятнадцать они дошли до заветной пятиэтажки. Пастырь оставил Стрекозу на первом этаже, поднялся наверх один. Залез на чердак, осмотрелся и только потом позвал девчонку.
Пока она поднималась, открыл последнюю банку тушёнки. Эх, воды бы — кипяточку сделать под лапшичку!
Стрекоза взобралась к нему. Увидев открытую банку в руке Пастыря, учуяв позабытый запах, радостно взвизгнула, запрыгала, захлопала в ладоши. Дурёха, — улыбнулся Пастырь.
Съели — одной ложкой на двоих — мясо, похрупали сухой лапшой, которую он предварительно истолок чуть ли не в пыль.
Потом Пастырь достал водку, открыл и влил в себя залпом полбутылки. Оставшейся половиной долго обрабатывал все свои раны. Смущаясь насмешливой улыбки Стрекозы, отойдя подальше, кое-как промыл болячку на заднице. Едва успел до того, как выпитая водка сдвинула крышу, выключила ноги, повалила в пыль.
Падая головой на одну половину рюкзака, хлопнул рукой рядом; еле ворочая языком, велел:
— Спать, Ольк. Отдыхать.
И всё. Провалился в тошнотворную колышущуюся бездну пьяного сна.
26. Хаос
Снилась в пьяном угаре всякая дрянь. Пастырь дрался, убегал, убивал… Потом Снился Вадька, живой. И тогда варнак, где-то поверх сна понимающий, что на самом деле Вадьки нет и никогда уже больше не будет, ревел ревмя…
Потом наступил недолгий мрак без сна, в котором он почуял вдруг, как тихонько зашевелилась лежащая рядом Стрекоза. Не спится девке. Ну да, она-то что… Она вообще, кажется, легко всё восприняла и перенесла. Стойкая девочка. И… холодная она какая-то. Легко через пацанов переступила, через дружков своих. При случае и через него легко…
Услышалось, как девчонка встала, тихонько отошла. Пи-пи захотела, наверное…
Скрип… Скрип… Туда-сюда, туда-сюда, скрип-скрип… Что это?
Дошло! Это топорик, который Пастырь давеча вбил в стропила, открыв тушёнку. Сейчас она аккуратно, раскачивая, пыталась вытащить глубоко вбитое лезвие из дерева. Зачем он ей?..
А ты не понимаешь?..
Да ладно тебе!..
На какой-то миг захотелось вскочить, но пьяная истома распластала, не давала и пальцем шевельнуть. Да нет, ничего плохого не будет.
Стрекоза выдернула, наконец, топорик. Подошла, опустилась на колени рядом. Пастырь услышал её дыхание — приглушённо-взволнованное, осторожное. Отчётливо до щекотки почуял шеей, куда придётся удар.
— Что, Оль? — спросил он.
Она замерла. Не стало слышно дыхания.
— Убить хочешь? За что?
Тишина. Ну, хорошо хоть, что не рубанула сразу, в панике-то. Не сможет ведь убить — только поранит сдуру, вскроет шею. И будет тогда Пастырь отходить долго и мучительно, истекая кровью и задыхаясь.