Варшавка
Шрифт:
Амбразура дзота была разворочена прямыми попаданиями — торчала щепа, еще сочилась земля. Но в дзот не залетел ни один снаряд, били сверху, под углом. Жилин сразу оценил обстановку и весело, чтобы скрыть свою виноватость, сказал:
— Ну-у… тут еще, обратно, жить можно. Хреново стреляют фрицы.
Глава двенадцатая
Из пяти человек отделение отобрало двух — Кислова, за его суровую, тщательно продуманную н рассчитанную ненависть к противнику, н Алексея Кропта. белоруса изпод города со странным названием Пропойск. И оттого
Кропта еще не призывали в армию, когда отступающие войска появились в его деревеньке. Собственно, даже не войска, а недавно сформированный полевой госпиталь, и он, как многие, помогал медикам, чем мог. А в ходе помощи влюбился во врача, которая была старше его лет на семь.
— А я не за то, что она красивая, хоть и это было, а за то, что умная и все умела. Ну — все. все…
За ней он пошел в отступление, похоронил се после бомбежки, воевал в окружении, прибивался к разным частям, дрался, потом попал к партизанам. Раненным его вывезли в наш тыл. поправился, стал минометчиком и потом опять в пехоте пулеметчиком, бронебойщиком, а недели три и связистом, теперь решил стать снайпером. Все военные профессии, с которыми он познакомился, он знал. И знал хорошо.
— Когда ж ты все успевал? — с уважением спросил Жилин, которому сразу приглянулся этот высокий, худощавый, светло-русый парень с бледным, тонким лицом и необыкновенно светлыми, ясными глазами. Взгляд их был прям, открыт И доброжелателен. Жилин давно заметил, что ни у кого он не встречал такого ясного и чистого взгляда, как у белорусов.
— Так раз уж дело… значит, делай. — Во взгляде Алексея мелькнуло что-то очень твердое., холодно-льдистое, упрямое.
И еще Алексей Любил читать, может быть, поэтому и говорил он лишь с легким белорусским акцентом — твердым и тоже холодно-льдистым — хорошим, почти литературным русским языком.
— Я Пушкина любил и Есенина… — объяснил Алексей, но наизусть читал Лермонтова. — Михаил Юрьевич поближе… траншейней.
Поскольку обоих ребят как бы нашел Малков, а работать с ними приходилось только днем, когда Жилин бывал то на охоте, то действовал с пулеметчиками, заниматься с ними тоже стал Малков, которому и самому приходилось осваивать снайперскую винтовку. Но вечерами они собирались вместе. Кислов сразу же взял на себя хозяйственные заботы и не только таскал обеды-ужины, но и кашеварил сам — у него оказался явный дар доставалы.
В землянке стало как-то уютно, домашне-пахуче и весело.
В жесткие декабрьские холода в теплую, домашнюю жизнь снайперов ввалились два заиндевевших бойца в полушубках и не с винтовками или автоматами, а с карабинами.
— Сержант Жилин здеся обитается? — спросил тот, что был повыше, и Костя сразу узнал обоих и, неожиданно радуясь до обмирания сердца, воскликнув:
— Рябов! Глазков! Как это вас… занесло?
Дак читаем — все Жилина хвалят… — Рябов говорил правду — и в дивизионной и в армейской газете несколько раз писали о батальоне Басина, о творческой боевой активности его бойцов и командиров, упоминали и снайперов Жилина. Писали, в общемто, правдиво, но такими умными и красивыми словами,
— Да ладно вам свистеть… Садитесь, грейтесь…
Костя суетился, понимая, что он снова оказался не на высоте: даже угостить гостей нечем.
Нет в нем хозяйственной жилки… Нет — и все…
Гости рассаживались степенно, неторопливо отстегивая крючки полушубков и оглядываясь.
— Не богато живешь, станишник, — вроде бы в шутку укорил Рябов. — Не посовременному.
— А как… по-современному?
— Удобств кету. Саперы вен в хатах сшиваются, а мы, артиллеристы, делаем просто: вкопали клуни, а то и хаты, которые поменьше, прямо в землю — и порядок. Тепло, и мухи не кусают.
— Ну так то вы… Вы ж на войне вроде курортников. Пехота воюет, а вы со стороны, как в кино зырите. Все снаряды копите.
— Оно так… Так… Но вот — накопили. — Рябов сразу посуровел, — А просто так разбрасывать жаль. В дело хочется.
Разговор стал неулыбчивым.
Артиллеристы решили выкатывать пушки на прямую наводку, но так, чтобы не раскрывать и не нарушать систему противотанковой обороны: отстреляться с временной огневой позиции и откочевать на основную.
— А комбат наш считает, что нас перебьют. Вот мы и пришли… посоветоваться.
— А комбат?
— Так расчет же решил. Мы, сами… А комбат сказал: убедите, что вас не перебьют, — разрешу.
Снайперы расселись вокруг стола, только Кислое возился в уголке, где у него постепенно образовалась каптерка отделения. Никого не удивило, что расчет сам решил не разбрасывать снаряды и рискнуть жизнью, а комбат требует доказательств, что они при этом уцелеют. И никто не отметил, что все это походило на распри в дружной семье, где дети уже подросли и стремятся сами начать самостоятельную жизнь, а родители их еще придерживают, все еще боятся, что они — маленькие…
— Ну и… чем же мы вам поможем?
— Ну, прежде всего, кого надо бить и, значит, откуда бить. Цель и район огневых. Второе; как сделать. чтобы самим не попасться.
— А полегче у вас вопросов нету? — спросил Костя.
— Ты не шуткуй, — сердито рубанул воздух тяжелой рукой Рябов, и глаза у него стали острыми, злыми, а темное, дубленое лицо как бы треугольным: выперли желваки на скулах. — Мы ведь по делу.
Кислов бочком придвинулся к столу, положил фляжку, тарелку с салом и хлебом, поставил кружки.
— Угощайтесь, — деловито, будто на собрании предложил он и присел на край нар, как хорошая хозяйка, приветившая хоть и не слишком дорогих, но нужных мужу гостей.
Костя с благодарностью посмотрел па Кислова и, невольно попадая в заданный Кисловым тон, кивнул Малкову:
— Разлей.
Сказал так, что и Глазков и Рябов поняли: их разбитной, отчаянный в доме отдыха товарищ здесь, у себя дома, настоящий сержант, командир-единоначальник. И что в свой час он явился без доппайка, шло не от того, что этого самого доппайка не было, а потому, что Жилин не подумал, что он может понадобиться. А вот теперь понял, навел порядок — и все как часы. И то, что он не сам стал наливать, а поручил другому, тоже говорило о многом: водка Жилину ни к чему.