Варшавская Сирена
Шрифт:
Едва Анна подумала о том, что нужно будет поскорее туда перебраться, как телега повернула налево, на Познаньскую, и въехала в ворота ближайшего дома.
— До свидания, дорогой Адам! Поскорей выздоравливай. Иоанна! Почему не откликаешься? Я ведь к тебе обращаюсь. Вынеси книги и брошюры, подлежащие конфискации. Я их заберу, раз уж подвернулся случай. Библиотекарше оставлю подлинную квитанцию, за подписью самого доктора Абба, которого прислали из Берлина на пост директора Главного управления библиотек. Бедняга даже не предполагает, что лежит у меня в кармане.
Спустя минуту, просматривая подаваемые ей книги, Ванда приговаривала:
— «Враги птиц», «Вредители наших лесов», «Большой парад ископаемых чудовищ». Но это ведь не имеет ничего общего ни с политикой, ни с антиимперской деятельностью.
Анна забросила на телегу новую связку книг, на этот раз французских и английских.
— Ты разве не знаешь? Все, где в заглавии есть слова «враг», «вредитель», «борьба», идет на перемол. А «большим парадом» в Париже называли парад победы на Елисейских полях после окончания мировой войны. Этого достаточно, чтобы…
Ванда вдруг так громко расхохоталась, что старичок-дворник с подозрением уставился на нее и ее колымагу.
— Вы что здесь, барышня, делаете? — строго спросил он.
Ванда помахала перед его носом квитанцией с немецкой «вороной», как называли орла на штемпеле:
— Вывожу из читальни конфискованные книги. А эта молодая дама с мужем присланы из Библиотечного управления для проведения селекции каталогов.
— Селекции? Это еще что такое, черт побери… — проворчал старик и ретировался в свою сторожку.
Ванда опять рассмеялась.
— Ну вот, официальное знакомство состоялось. Смотри, чтобы вас не приняли за фольксдойчей. Счастливо оставаться!
Теперь Анна делила свое время между читальней на Познаньской, библиотекой на Кошиковой и госпиталем. Адам с Казиком исчезли оттуда вовремя: уже пятого февраля несколько рот жандармов оцепили всю территорию Уяздовского парка и заблокировали проходы между корпусами, установив у своих грузовиков и санитарных машин пулеметы. Специальная медицинская комиссия СС вначале просмотрела документы раненых офицеров, а затем, перейдя в палаты, начала производить отбор для отправки в лагеря. Послышались крики «Встать!», а потом «На выход!» или «Остаться!». Забирали всех, кто, встав с койки, мог держаться на ногах. Оставляли только тех, кто лежал на вытяжке или в гипсе, а также раненых с ампутированными конечностями.
Анна и Новицкая успели предупредить Дунина. Несмотря на то что он сильно хромал и при каждом движении корчился от боли, его занесли в список отправляемых в лагерь.
У стоявшего рядом с ним поручика Зелинского рука была еще в гипсе, и он рассчитывал, что его оставят. Когда же услышал, что годен для эвакуации и должен быть готов в течение получаса, побледнел и только без конца повторял:
— Я? Как же так? Я?
— Да, вы, — сказал переводчик и замолчал, ожидая ответа.
Но вдруг произошло непредвиденное. Поручик крикнул: «Нет!» — и метнулся к полуоткрытому
Обер-врач, возглавлявший комиссию, пробормотал сквозь зубы проклятие и быстро направился в другие палаты. Там отбор проходил уже более поверхностно. И все же грузовики и санитарные машины отъехали переполненные, увозя двести с лишним раненых офицеров. Несколько десятков из них жандармы вынесли на носилках. Все происходившее разительно отличалось от эвакуации пятимесячной давности: тогда остающиеся проклинали отъезжавших, теперь же раненые, которых вынудили покинуть госпиталь, расставались с ним в отчаянии, охваченные дурными предчувствиями.
Поручик Дунин садился в санитарную машину последним. Прощаясь с Новицкой и Анной, он мрачно сказал:
— Получается, вы спасли мне жизнь для того, чтобы я гнил в лагере. Поручик Зелинский по крайней мере сказал свое «нет!».
Быстрым движением Новицкая приложила руку к его губам.
— Не надо так. Вы должны вернуться. Вы еще будете нужны.
— Кому? — с горечью спросил Дунин.
— Всем нам. А может, и этому городу тоже?
Она тогда не знала, что говорит с человеком, который годы спустя восстановит из руин варшавский кафедральный собор.
Когда вечером Анна рассказывала Адаму о трагической отправке раненых в лагеря, к ним зашел Павел.
— Что будешь пить: липовый чай или яблочный? — спросила его Анна.
Павла передернуло от отвращения, и вдруг он взорвался:
— Мерзость! Все: еда, питье! Суррогат, везде суррогат! Я зашел к вам выговориться, посоветоваться. Хоть вы меня не травите!
Это было так на него не похоже, что Адам спросил:
— Случилось что-нибудь?
Павел, стараясь взять себя в руки, зашагал по своему обыкновению по загроможденной вещами комнате и наконец сказал:
— Есть возможность узнать что-нибудь о Пауле. Но я бы предпочел, чтоб такой возможности не было.
— Павел, ты что?
— Да, да! Уже до этого дошло! Мне казалось, по крайней мере то, что я делаю в подполье, не является суррогатом, что люди там испытанные, настоящие. А со стороны это, наверное, выглядит иначе, так как неожиданно… из Франции пришел приказ: «Доктор» — Токаревский — должен передать командование заместителю, а сам перейти восточную границу и создать там новую антинемецкую подпольную сеть.
— Ты говорил, что генерал Токаревский был назначен командующим подпольной армией самим Руммелем еще в сентябре.
— Да, а теперь его отстранили. Не знаю, то ли по злобе, то ли потому, что он санационный офицер. Сикорский приказал — и все тут. Бросай начатую работу, привлеченных к делу людей и иди за Буг. Зачем? Там уже нет тех, кого мы знаем, кто мог бы помочь. И никаких шансов на организацию сопротивления, на создание подполья.
— Ты начал о Пауле. Какое это имеет к ней отношение?