Варвары против Рима
Шрифт:
Что может быть большим доказательством римской несправедливости, чем то, что многие заслуженные знатные люди, для которых их статус римлянина должен был бы стать величайшим источником почестей и славы, тем не менее доведены жестокостью римской несправедливости до того, что они не желают более быть римлянами? В итоге даже те, кто не нашел убежища у варваров, вынуждены становиться варварами сами. Так происходит с большей частью испанцев[355].
Весьма вероятно, что обращение язычников вандалов в христианство произошло именно вскоре после их поселения в Испании. И также возможно,
Римский католицизм пользовался несомненной популярностью в римских правящих кругах на Западе, но выбор религиозных христианских течений среди простых людей был не так очевиден. Даже Амвросий, харизматичный епископ Миланский, жаловался на смущение, происходившее в народе при избрании веры. Он говорил, что подобное встречал и на Востоке, но там это было не столь удивительно, если учесть, что в католицизм арианское население обращали свыше. Епископ Константинопольский стенал: «Напрасно мы стоим пред алтарем — нам не с кем разделить молитву»[356].
Возможно, в нежелании людей посещать католические церкви был отзвук народного недовольства, связанного с попытками поставить Иисуса во главу империи. Католическая церковь делала упор не на его человеческое воплощение, а на его власть высшего судии, его право судить живых и мертвых и определять их судьбу на веки вечные. По существу, ужасная власть Рима преподносилась как происходящая от еще более ужасной власти Иисуса, загадочного высшего божества, изображенного на потолке апсиды над алтарем, где пили его кровь и ели его плоть.
Арианская церковь, похоже, пользовалась большей популярностью. Ее Иисус был не таким же всемогущим, как Бог. Он был куда менее грозным и не отождествлялся с государством. Сейчас для готов арианство было частью их национального самосознания. Их церкви не были римскими церквями, их ритуалы не были римскими ритуалами. Немного, но все-таки другими. И вандалы тоже стали арианами.
Нельзя сказать, чтобы готы и вандалы были так уж дружны. В 417 г. новый король вестготов Валья заключил с Констанцием соглашение, по которому его народ наконец получал от римлян собственную землю. Он искал ее на протяжении двух поколений. Галла Плацидия, вдова Атаульфа, была возвращена в Рим, чтобы выйти замуж за Констанция и сделать его членом императорской семьи. Их ребенок стал бы естественным наследником Гонория, который явно не собирался становиться отцом. А Валья использовал бы свою армию, чтобы восстановить римский контроль над Испанией в обмен на дарование постоянных земель в Аквитании. Знатные вестготы на законных основаниях заняли земли мелких римских аристократов и должны были стать основой антибагаудских сил, что защитило бы империю от революции.
Но получилось так, что Валья не нанес сколько-нибудь решительного удара по вандалам. Целью его армии оказались аланы и свевы. Аланы были самым странным из пришедших сюда народов — иранцами из прикаспийских степей, чьи язык, религия и культура совершенно не связаны с готскими. Они были коневодами, сражавшимися, как персы: в их войсках были и конные рыцари в латах, и восточные лучники. Загнанные гуннами на запад, они присоединились к движению вандалов, а их помощь оказалась очень важной для тех в страшной битве с франками.
Другой особенностью аланов было то, что они использовали невероятно сильных собак для охотничьих и пастушеских надобностей.
Аланы стали главной мишенью армии Вальи и были полностью разгромлены. В 417 г., после смерти своего короля, они предложили корону Гундериху, и с тех пор правитель этого довольно разношерстного сообщества именовался королем вандалов и аланов.
В 421 г. Констанций наконец-то стал вторым августом вместе с Гонорием. Как расово приемлемый римлянин, он смог продвинуться на ступеньку выше Стилихона. Но едва начало казаться, что Западная империя обрела эффективного правителя, он умер, и двор в Равенне погрузился в болото внутренних распрей.
Это, вероятно, спасло вандалов от следующего этапа программы Констанция. Чтобы вернуть Испанию, были собраны огромные силы. Они включали в себя вестготов из Аквитании, полевую армию из Галлии и еще одну армию под командованием графа Африканского, Бонифация. Но Бонифаций вышел из игры. Он не хотел увязнуть в Испании, когда шла борьба за власть в Равенне. Вестготы тоже, видимо, потеряли интерес к этой затее, а галльская полевая армия изрядно получила по носу.
Римская империя была к тому времени совершенно не способна к действиям. В 425 г. вандалы без помех захватили Картахену, а на следующий год взяли Севилью. Мы мало знаем о том, как это происходило. Возможно, они разграбили оба города, но это менее важно по сравнению с тем, что они вообще их взяли. Среди римских авторов бытовало общее мнение, что вандалы не слишком любили воевать. Орозий, например, писал, что «Стилихон происходил из не любящего воевать, алчного, вероломного и коварного племени вандалов»[357].
Самым важным результатом этих событий явилось то, что вандалы получили власть над гаванями, полными кораблей. Непохоже, чтобы они сами были прирожденными моряками, особенно если учесть, что за шесть лет до этого августы издали указ, по которому следовало казнить всякого, «кто передал варварам знания, ранее неизвестные, о строительстве кораблей»[358]. Следует предположить, что в их распоряжении оказались испанские моряки, так же как и испанские крестьяне, работавшие под их контролем на фермах. Вандалы приобрели совершенно новые (для них) ресурсы и заняли Балеарские острова, а в 426 г. впервые посетили Ибицу.
Теперь у них появилась возможность навсегда покинуть Европу.
ГУННЫ У ВОРОТ РАВЕННЫ
Примерно в это же время огромные силы язычников-гуннов — 60 000 человек, согласно одному (пожалуй, ненадежному) источнику[359], — появились у столицы Западной Римской империи, Равенны. Этого количества было достаточно, чтобы смести со своего пути любую армию в христианском мире. Но, вопреки ожиданиям, гунны пришли не убивать императора, а спасать его. Они, однако, опоздали, и императора, точнее — узурпатора по имени Иоанн, вскоре показывали публике на Аквилейском ипподроме с отсеченной рукой. Затем его посадили на осла и публично пытали, а потом казнили. Римляне не утратили своей склонности к представлениям.