Варвары

Мазин Александр Владимирович

— Да она сама…

— Сама — и того хуже. Жену и новую завести можно, а каково узнать, что сын твой — и не твой вовсе.

— Нет, ну какая дрянь… — пробормотал Аласейа.

— Не ругай ее, — сказал Агилмунд мрачно. — Это она мне сказала, где ты.

— Она?! — Аласейа аж подпрыгнул, схватил Агилмунда за плечи. — Она сказала? Где она, Агилмунд? Что с ней?

— У Стайны в доме, где ж ей быть в такой час, — проворчал Агилмунд.

— Бес! Как я хочу ее видеть… — пробормотал Аласейа.

Вот дурной!

— Ты беса не зови, — предостерег Агилмунд. — Не то придет. А Стайсу свою ты увидишь. Завтра на тинге. Когда тебя судить будут.

— Но… Почему судить? Вы что, меня тут оставите?

«Точно дурной, — подумал Агилмунд. — Или его

так крепко по голове стукнули, что все перемешалось? Ну и народ у них в Байконуре! Каково их риксу с такими? Хотя у них и рикс, должно быть, такой же. Сильно, знать, им боги благоволят и удачи им отмеряют полные возы. Не то давно пожгли бы враги их Байконур».

— Не оставим тебя, Аласейа, — сказал вслух. — Если б оставили, Стайна, может, тебя на тинг и не поволок бы. Сам прикончил.

— Вот уж нет. Он же сам меня на тинге и судить собирается.

В доме опять что-то грохнуло.

— Шевелись там! — сердито крикнул Агилмунд. — На тинге судить, говоришь? Вот как?

Из дома появились Ахвизра с Сигисбарном. С полными мешками. Под мышкой у Сигисбарна — Аласейева одежда.

— А нож мой? — спросил Аласейа.

— Нету, — Ахвизра попытался развести руками, да мешки мешали.

— Ну-ка дайте глянуть… — Агилмунд решительно высыпал добычу.

Пока Аласейа одевался, сын Фретилы быстро отобрал то, что можно было признать как Стайново, и велел отнести в дом.

Затем щедро плеснул маслом на крыльцо, бросил факел. Пламя медленно поползло по перильцам. Сырое дерево.

— Уходим, — скомандовал Агилмунд.

— Нет, погоди! — вмешался Аласейа. — Хочешь, чтобы никто не догадался, что вы меня выручили?

— Хочу. — Агилмунд поглядел на Аласейю. У того в глазах металось лижущее крыльцо пламя. А лицо сияло. Вспомнил Агилмунд, что дивно хитроумен бывает Аласейа. Хотя иной раз — дурнее мальчишки Книвы.

Аласейа бросился в дом, выволок наружу одного из Стайновых людей, принялся вытряхивать из одежды.

Пламя наконец поднялось, поползло по стене, добралось до соломенной крыши и сразу взметнулось ввысь.

Аласейа, ободрав убитого, свернул одежду в ком и метнул в огонь. Ухватил мертвеца за руки, поволок, споткнулся, едва не упал. Ахвизра тут же подскочил, помог. Интересно было Ахвизре, что Аласейа задумал.

Вдвоем они дотащили мертвеца до ямы, в которой Аласейа сидел, уронили вниз, лица в сторону отворачивая. Потому что близко от дома была яма и жар от огня сильный был.

Аласейа к амбару кинулся, охапку сена приволок, швырнул между ямой и домом, потом еще одну. Жердей сверху накидал, так, чтобы яму прикрыли. Большую кучу накидал: Ахвизра с Сигисбарном ему помогали. Занялось все быстро. Будто погребальный костер над поганой ямой разожгли.

Аласейа встал рядом с Агилмундом, дышал тяжело, но доволен был сверх меры. А Сигисбарн еще не понял, что Аласейа задумал. Сообразил, только когда Ахвизра сказал:

— Стайнов-то прихвостень статью — точь-в-точь Аласейа.

Дом пылал так ярко, что светло вокруг стало, как днем.

Тут до Сигисбарна дошло. Засмеялся Сигисбарн, а Агилмундов взгляд на мертвого пса упал. Схватил Агилмунд дохлого пса за ноги, раскрутил и тоже в огонь швырнул, а Ахвизра — второго.

Ничего не скажешь, хитер Аласейа. Приедет утром Стайна, а вместо дома — пепелище жаром пышет. Даже если и вытащит Стайна из ямы, из-под угольев обгорелый труп, пусть-ка догадается, что не Аласейа это.

Хорошо задумано, однако поспешить надо. Беспокойно на сердце у Агилмунда: как бы с Книвой тоже беды не случилось!

Глава тридцать восьмая

Алексей Коршунов. Единство мира

Лошади двигались гуськом по тропе, которую со всех сторон обступили деревья. Время от времени Коршунову приходилось нагибаться, «ныряя» под низко нависшую ветку, которую он скорее чувствовал, чем видел. В лесу было совершенно темно. Зато он был полон самых разнообразных и чарующих звуков: стонов, уханья, писка, шорохов и скрипов. Алексей погрузился в некое мистическое состояние.

Он был одновременно и отдельной живой сущностью, и неразрывной частью этого мира. Он физически чувствовал свою связь: с лошадью, чье тепло он ощущал коленями, с воздухом, овевающим лицо, с деревьями, вросшими в нетронутую человеком землю, и с самой землей, запах которой чуял и которую ощущал каждый раз, когда с ней соприкасалось копыто его лошади. В эти, еще не кончившиеся, невероятно длинные сутки с Алексеем произошло нечто, отодвинувшее на задворки мир, в котором он жил прежде. Человек, рожденный в двадцатом веке, ушел в прошлое, а тот, который родился сегодня… Он был в большей степени Аласейей, чем Алексеем Коршуновым. Потому что Аласейа мог принять как должное мгновенный переход от любви к предательству, из объятий прекрасной женщины — в полную зловонной жижи яму… И от предательства — к верности, смывающей мерзость, как вода — нечистоты. До сегодняшнего дня он, несмотря ни на что, подсознательно не воспринимал необратимость происшедшего. Это была словно бы некая игра, в которую он играл с этим удивительным миром. Сейчас Алексей понимал разницу между тем, как воспринял «переход» он сам, и тем, как отнесся к нему Черепанов. Это была разница между глупым котенком, оказавшимся в незнакомом месте и полагающим, что все вокруг существует для его игры, и осторожным котом-одиночкой, случайно оказавшимся на чужой территории и отлично знающим, что место на этой территории надо завоевать. И это было важнее превосходства в силе, хитрости или знаниях. Коршунов помнил, какой простой казалась ему поначалу даже здешняя война. Напали — отбились. Сами напали — побили. И остается только пожинать плоды: добычу и славу. Все было просто, и, объясняя тому же Скулди элементарные вещи, Коршунов чувствовал себя просто интеллектуальным гигантом… И оказался совершенно никудышным сыщиком и еще более никудышным интриганом. Потому что он не понимал, что движет этими людьми. Не понимал, почему Анастасия сначала предала его, а потом выручила. Не понимал, почему Агилмунд с Ахвизрой с такой готовностью бросились его спасать и без малейших сомнений прикончили немало людей, тех, кого они давно знали и которые были своими, ради того, чтобы вытащить из неприятностей в общем-то чужого для них человека. И, узнав, что спасали его зря (Агилмунд с ходу объяснил, что с точки зрения здешнего суда Алексей виновен без вариантов, а не явиться на суд — позор), ничуть не огорчились. И как дети радовались придумке с брошенным в яму трупом. И тут же лучшие риксовы дружинники, настоящие, без дураков, мужчины, Ахвизра с Агилмундом, совершенно как дети, разыграли сценку: как удивится Стайна, когда увидит живого Алексея. А то, что немногим позже Коршунова «размечут» лошадьми, — это не так уж важно.

«Я никогда этого не пойму, — решил Алексей. — Все, что я могу: принять их такими, какие они есть. Так же, как они приняли меня…»

Глава тридцать девятая

Травстила. «Не важно — что, важно — как»

— Гляди, — сказал Травстила, — вот сюда упираешься ногой, потом… р-раз! — Короткая спинка, проложенная закаленными железными пластинами, выгнулась, крючок опустился, зацепив тетиву, толстую, вдвое против обычной. Короткая толстая стрела тоже была необычной, и граненый наконечник.

— А как бьет? — спросил Одохар, разглядывая хитрую штуку.

— Вот так. — Травстила приложил к плечу деревянный упор, похожий на седло и так же, как седло, обитый кожей.

Раздался звонкий щелчок, почти слившийся с глухим ударом, когда дивная стрела воткнулась в стену.

Одохар подошел, поглядел. Стрела вошла в бревно почти на ладонь. Бревно треснуло. Одохар взялся за стержень, потянул… Стрела не поддалась.

— Со ста шагов — щит и чучело в воинской одеже, — сказал Травстила. — Навылет.