Варяги без приглашения
Шрифт:
– Кто?
– спросил я, делая глупое лицо.
– Никого у меня не было.
– Был...
– яростно сказал Горчаков.
– Иванов, Петров, Сидоров, как же, наслышаны... Перевербовал, паршивец, и вы ему поверили?
– Просто кое-кто высказал ясными словами то, чего я не мог бы выразить сам, - сказал я.
– При чем тут вербовка? Я и сам пришел бы к выводу, что ваши варяги с их изобилием нам вовсе не нужны. Он, кстати, не говорил ничего, просто я понял, что возможен другой путь. Нам нужны мы сами.
– А ведь вы маоист, Боря, - ласково протянул Горчаков.
–
– Вы. Это же они повторяли: "Чем хуже, чем лучше".
– Ну, Витя...
– укоризненно сморщился Назар Захарыч.
– Что же ты сразу шьешь парню политику, не те нынче времена... Какой же он маоист?
– Помолчи, - поморщился Горчаков.
– Он невольно становится на их позиции, понимаешь, добрячок ты мой? "Пусть все остается по-прежнему". А какое оно, прежнее? "Сытыми мы коммунизм не построим". Построим, Боря. Вы грамотный человек, с высшим образованием. Должны помнить, сколько миллионов - да, миллионов!
– человек умирают сейчас от голода или постоянно недоедают. Африка, Азия, Латинская Америка. Да и в Европах... Как вы думаете, поймут они вас, если вы скажете им придется вам голодать и дальше, и умирать, и хоронить своих детей, и продавать своих детей, но зато вы должны гордо утешаться сознанием, что отстояли свою космическую независимость? Поймут? Ни нужен хлеб, а не ваша гордая независимость. Если они узнают, что это вы помешали им получить еду для себя и своих детей, они вас растопчут и будут правы.
– Значит, идеал - сытое брюхо?
– Вовсе нет, - сказал он.
– Просто сначала нужно накормить и одеть человека, а остальное он сделает сам.
– Точно!
– обрадовался Назар Захарыч, довольный, что и ему удалось вставить словечко.
– Сначала их покормить нужно, мы в сорок пятом первым делом выкатывали полевые кухни...
– Вот именно, - сказал Горчаков.
– Прежде всего на площади вывозили полевые кухни и раздавали кашу. Борис, этим людям, про которых я говорил, не нужны высокие материи. Пока не нужны. Сейчас им не до того. О высоких материях они станут думать потом, когда будут сыты и накормят своих детей. Я вовсе не хочу утверждать, что с наступлением Эры Изобилия волшебным образом исчезнут абсолютно все пороки...
– Да, - сказал я.
– От выпивки при таком баре удержаться трудно.
– Не опошляйте. Это мелочи. Полностью исчезнут преступления против собственности, никто ведь не станет воровать у другого то, что имеет сам. Исчезнет пресловутый дефицит и связанная с ним уголовщина. Эра Изобилия уничтожит почву, на которой произрастает мещанин. Потеряет всякий смысл проникать на базу с черного хода и носить записки от Ивана Ивановича. Так что постарайтесь забыть этого галактического провокатора.
– Он не похож на провокатора, - сказал я.
– Блаженный слюнтяй, не в терминах дело, - отмахнулся Горчаков. Он просто забыл, что такое голод. Перестаньте о нем думать. Думайте больше о том, что вы - представитель Земли. Из четырех миллиардов населения планеты, из двухсот пятидесяти миллионов населения государства выбраны мы трое. Знаменосцы грядущих поколений - высокие слова, но что делать, если это правда. Нам выпало быть... да, черт побери, подопытными кроликами эксперимента,
– Апостолы, - сказал я.
– Не придирайтесь к терминам. Подобрать подходящие слова недолго. Люди, на которых лежит ответственность за человечество. Постарайтесь проникнуться значением и величием этих слов. Вы уже не можете оставаться каким-то там просто Песковым двадцати шести лет от роду, вы один из немногих, на ком лежит ответственность за светлое будущее человечества.
– Зажравшегося, - сказал я.
– Сытого, - сказал он.
– Избавленного от суетных забот о куске хлеба.
– Молодой он еще...
– застенчиво подал голос Назар Захарыч.
– Лиха не хлебал, по карточкам не жил, и вообще...
– Вот именно, - сказал Горчаков.
– Назар воевал, а я пацаном голодал после войны, мы-то помним, что значит кусок хлеба, не то, что вы...
Спорить с ними я не мог - не умел. Я не привык спорить на такие темы и не предполагал, что когда-нибудь придется, но я знал, что не уступлю.
– Гоните этого иезуита, если еще раз появится, - сказал Горчаков, хлопая меня по колену.
– Попался бы он мне, я бы с ним поговорил... он встал и тряхнул за плечо смаковавшего коньяк Назара.
– Поехали.
– На посошок, Витя, - кротко отозвался Назар Захарыч. Совершенно ясно, что, несмотря на перевес в годах, он ходил у Горчакова под каблуком, тихий человек, добренький, безответный. Я не мог представить его молодым, в шинели...
– Ладно, - разрешил Горчаков.
– Доброй ночи. Борис.
Он ушел в прихожую, высокий, жесткий, собранный, раз навсегда определивший свою позицию и не собиравшийся отступать. Когда твой противник сильный человек, его даже уважаешь; легче, если он рыхлая ничтожная личность, с тем проще, его неприкрыто презираешь, а сильного презирать невозможно, нужно что-то большое, чтобы перестать его уважать.
Назар Захарыч допил посошок и встал.
– Доброй ночи, Боря, - сказал он плюшевым голосом.
– Вы не обращайте внимания на все, что Витя про политику... Просто вспомните детишек в неблагополучных странах, видели ведь фильм? Ужас...
– Послушайте, - сказал я.
– Вы оба мне так и не сказали, я не могу понять... В чем суть эксперимента, самая суть?
– Ну это же просто, Боря. Помните школьные опыты с бумажками? Опустили ее в пробирку, посинела - опыт удался. И вот такие бумажки мы трое.
Посинеем - все в порядке, можно начинать по всей планете. Поняли?
– Понял...
– сказал я.
– Доброй ночи.
Дверь за ними захлопнулась. Я прибрал со стола, поплелся в спальню. Жанна захлопнула книгу и вопросительно взглянула на меня, я отобрал книгу, положил ее на столик и поцеловал Жанну.
– Ушли?
– спросила она.
– Да, - сказал я.
– Вы не поссорились?
– Вроде нет. Ноль-ноль, команды покидают поле.
Мне было с ней удивительно просто и легко, как будто мы знали друг друга с пеленок, и с первого класса я таскал за ней портфель, в девятом целовались в подъезде, а в восемнадцать прибежали к загсу за час до открытия.