Варяжская сталь: Герой. Язычник. Княжья Русь
Шрифт:
Холодные глаза у боярыни. Строгие. Умные. С такой, как Сладислава, не поспоришь.
– Хочешь за боярина Семирада?
Лучинка собрала волю в кулак. Задышала ровно, как мать когда-то учила дышать, когда к Мокоши взываешь…
Только в этом доме Мокошь не в чести. Нет ее здесь. Не услышит.
Однако Лучинка уже справилась и сама. Выпрямилась, вытянулась, будто березка на обрыве, щеки вспыхнули, глаза засияли (Семирад, глядя, слюну сглотнул: нет, до чего ж хороша!), глянула в глаза боярыни гордо, без страха (она
– Нет, госпожа. Не хочу. И не пойду.
– Да что ты такое говоришь, девка? – Семирад даже не возмутился – изумился. Отказать ему? Какая-то…
Боярыня быстро вскинула руку: молчи! И Семирад оборвал на полуслове. Все же он – не какой-нибудь гридь безмозглый. Обидное слово выскочит – не воротишь. Девка услышит – плевать. А вот если жену боярина Серегея обидеть – беды не оберешься. Только-только прежние обиды простила… Семирад прикусил язык. Знающим людям ведомо, как много боярыня в делах мужа весит.
Воевода Серегей, он нравом крут, но обиду копить не станет. Что не по нему – сразу за меч. А коли сразу не покарал, значит, обошлось. Другое дело – боярыня Сладислава, женщина. Эта не простит никогда.
Семираду вспомнилась покойница, княгиня Ольга. Женщина в силе, она не просто мстительна, она в мести – страшна. Не дай Бог…
– Не пойдешь, значит?
– Не пойду! – Лучинка еще выше задрала круглый подбородок. Решилась – не отступит.
– Выйди, – сухо бросила Сладислава. – Мы с тобой после поговорим.
Лучинка вышла. Вернее сказать, удалилась. Гордо, как княжна.
– Что ж, боярин, извиняй, – спокойно, даже безралично, произнесла боярыня. – Не хочет – неволить не буду.
– Да я и… – начал Семирад.
– О тебе же и забочусь, – перебила Сладислава. – Скрывать не буду: девушке сын мой младший люб. А она – не простая девка, а лекарка-травница, причем хорошая. Ведомо тебе?
Семирад кивнул. Ему повод был нужен, чтоб с родом Серегеевым помириться. Но купец – всегда купец. Всюду выгоду ищет. Лекарка в большом хозяйстве нужна. И дешевле ее сразу купить, чем при каждой нужде кошель развязывать.
– А коли ведомо, так знаешь, что силком такую брать нельзя. А то как бы худого не вышло. Травки – они ведь такие. Иная вылечит, а иная… Грех брать не хочу.
– Пустое, боярыня, – махнул рукой Семирад. Он не испугался. Трусливые удачливыми купцами не бывают. – И не таких кобылок взнуздывали.
– Плохо слушаешь меня, – заметила Сладислава. – Змею взнуздать не пробовал?
– Ну коли зубы ядовитые вырвать…
– Ты, боярин, не из лачуги рабской, а из моего дома девку взять хотел! – вновь перебила боярыня. – Закон забыл?
– Так она ж не вашего рода! – удивился Семирад. – Челядинка.
– Она – свободная, – напомнила Сладислава. – А что в доме моем живет, так у нас многие живут. Вот дружинники
– Не надо.
Семирад всё понял. И понял правильно. И что будет, если, скажем, силком девушку умыкнуть, – тоже понял. Тут уж простым веном не обойдешься, полюбовно не договоришься. Закон же таков: кто свободную женщину силком взял, тому либо серебром откупиться, либо кровью. Вон знающие люди говорили: умыкнул боярин Блуд вдову Ярополкову… И со двора его в терем княжий серебро да злато пудами возили. И это притом, что вдову у него Владимир всё равно себе забрал.
– Ну коли так, – сказал примиренно Семирад, – то и забудем. Обиды за отказ я не держу.
«Еще б ты обиду держал!» – подумала Сладислава. Но вслух сказала другое:
– Слыхала я: в Палатине рыбьим зубом интересуются. Могу предложить пудов сто. Поспособствуешь? Доставка твоя, прибыль пополам…
Когда обходительный боярин ушел, Сладислава вновь кликнула к себе Лучинку.
Оглядела внимательно, строго, потом спросила, не лукавя:
– Хочешь за Богуслава?
Лучинка молчала. Глаза – в пол. Только щеки заалели.
– Знаю, что хочешь, – негромко произнесла боярыня. – Но есть тому препятствие…
Повисла тишина.
Лучинка не выдержала первой.
– Да что ж я, не понимаю? – пробормотала она. – Кто он, а кто я… Сыну вашему княжна надобна. С приданым, чтоб в шелках ходила, а не в этом… – Лучинка тронула льняной подол сарафана. – Славушка меня от смерти спас, от участи лютой оборонил! – Подняла голову, глянула прямо: – Я ему хоть как служить готова. Хоть на ложе, хоть одежу стирать-прибирать! Лишь бы он сам… – Лучинка осеклась.
– Любишь его? – спросила Сладислава.
– Люблю, госпожа.
– Сильно ли любишь? Умереть за него готова?
– Ой! – Лучинка прижала руки к груди: – Какая беда с ним?
– Я тебя спросила!
– Умру, госпожа! – твердо ответила Лучинка. – Только вели!
– Хорошо, – кивнула Сладислава. Вытянула руку, поманила, звякнув золотом на запястье: – Подойди, дитя. Сядь сюда, – указала на скамеечку у своих ног. Потом взяла Лучинку за подбородок тонкими твердыми пальцами, заглянула в глаза:
– Богуслав – воин, – произнесла она негромко. – Судьба его – по Кромке ходить. Оступится – и нет его. Понимаешь это?
Лучинка качнула ресницами: понимаю.
– Богуслав – хороший воин. Очень хороший. Его убить непросто.
– Я знаю, – шепнула Лучинка. – Я видела.
– Но от случайной стрелы, от сулицы в спину, от злого удара, а паче того – от множества ворогов никакое умение не убережет, – продолжала Сладислава. – Только Бог от такой беды уберечь может… И верная, истинная любовь. Твоя любовь, Лучинка! Забудешь о нем хоть на малое время – и не вернется.