Варяжский десант
Шрифт:
– Послушай… – попытался что-то сказать Годинович.
– Нет, это вы послушайте, – отрицательно покачала головой Прибамбацкая. – Мы с вами просто обречены понимать друг друга…
– Почему?! – удивился и испугался Хросскель Годинович. – Почему мы обречены?
– Потому что разумные люди были всегда. И были везде. Так вот и Сталин, он тоже везде и всегда. Вождь. Отец народов! У него не было любимцев, ему все равно было, кто ты – министр, врач, генерал или рыбак, металлург или секретарь обкома! Незаменимых нет! Порядок был! Взял страну от сохи, оставил
– У Сталина был восьминогий конь? – поинтересовался, зевая, лежащий неподалеку Регнвальд, рулевой ладьи Сигурда.
– Почему у него должен был быть такой конь? – удивилась Ивона Стефановна.
– Потому что хозяин всего – Oдин, у которого восьминогий конь Слейпнир. Раз Сталин – хозяин, то это то же самое, что по-нашему Один. Ну, значит, на восьми ногах у него конь.
– Сталин – один, а не o2дин, другого такого нет и не будет… А по коням я, честно говоря, не знаток… У Сталина был Буденный, Семен Михайлович, вот тот как раз…
– Был о восьми ногах?! – догадался Регнвальд.
– Да нет, – скривилась Прибамбацкая. – Специалист по лошадям…
Девушка, лежащая рядом с Регнвальдом, вдруг оживилась:
– У моего папы конь о восьми ногах! Вот, смотрите!
Покопавшись в косметичке, она извлекла потрепанную фотографию, изображавшую пожилую пару, стоящую на фоне покосившегося дома в компании восьминогого жеребенка и шестиногого пса с двумя загнутыми веселыми крючками мохнатыми хвостами, растущими из одной общей точки.
– Вот! Это мои папа, мама, Восьмикопытец и Дружок. Я всегда этот снимок ментам показываю, чтобы разжалобить.
– Ты дочь Oдина?! – Регнвальд был потрясен. – Женя, Женечка, ты что, сестра Тора? И молчала?!
– Нет, что ты! – отмахнулась, смеясь, Женя. – Какой там Тор! У меня вообще братьев нет. У нас деревня в семнадцати верстах от Чернобыля, прямо по розе ветров. Я эту карточку ментам как будто нечаянно показываю, они меня сразу отпускают…
– Взял страну от сохи, оставил страну атомную! – повторила Прибамбацкая, никогда, видно, особо не прислушивавшаяся к чужим речам…
– У нас – порядок во всем! У нас очень строгие законы! – кивнул Кьярваль, явно красуясь перед Верой. – Свирепые законы.
– Но еще страшнее оказаться вне закона, – подхватил его мысль Вермунд, подмигивая Соне.
– А как это – «вне закона»?
– А это когда тебя изгоняют из общины и каждый, кто тебя встретит, может тебя убить и обязан убить!
– Замечательно! – сказала Даша. – Чем же нужно отличиться, чтобы залететь под вашу вышку?
– Под какую «вышку»? – не понял Кьярваль.
– Чтоб оказаться вне закона? – пояснила Вера.
– Ну, например, вне закона объявляют за изнасилование свободной женщины, – сказал Вермунд первое, что на ум пришло.
– Круто! – уважительно покачала головой Соня. – Вот это круто!
– Но речь шла
– А какие еще-то бывают женщины? Ты на кого намекаешь?
– Не намекаю, а говорю то, что есть. За изнасилование женщины из кэрлов изгоняют всего на три года…
– Это почему так?
– Кэрлы зависят от ярлов. Они покупают у них на время землю, ладью, то, что им надо… Они не совсем свободные люди.
– Они арендаторы, понятно, – кивнула Даша.
– А если рабыню кто трахнет без спросу? – поинтересовалась Вера.
– Три марки заплатишь – и все дела, – пожал плечами Кьярваль.
– Да марок нет уже давно. Сейчас же евро, ты че, совсем того?
– Не знаю евро, – уперся Кьярваль. – Три марки, по закону.
– Не помнишь, сколько это – три DM? – спросила Даша Веру как самую старшую, двадцатипятилетнюю хранительницу древних традиций Тверской.
– Да где-то бакса полтора было. Ну, в общем, порошок…
– Фига себе – полтора бакса – сорок рублей!.. – возмутилась Соня. – Разлетелись: на два пакета молока не хватит!
– Да успокойся! – одернула Соню Даша. – Ведь ты же слышала, тут речь идет об изнасиловании…
– За сорок-то рублей? Да ты смеешься! Да это на трамвае раз туда-сюда проехать! И за эти слезы я, думаешь, позволю себя изнасиловать?! На-к, покачайся на лиане: вот, гляди, – вот так вот! Наоборот, насилие дороже. Что, скажешь, – нет? Всегда с надбавкой, хоть ты мент, хоть фээсбэшник, я сразу говорю, а если связывать – то вдвое!.. Ну что, не так? А ты сама-то – ну если там с кнутом, с наручниками к тебе, а?! Ты что?! Чего?! За сороковник? Да пусть ты инвалид, блин, ветеран, Герой Советского Союза, вот хрен ты изнасилуешь меня за два кило картошки! И не надейся. Мне все равно – Иван Сусанин, Минин и Пожарский… Групповуха, связывание – всегда дороже, всегда по особой таксе! Ну, как договоришься!
– Тише, тише, тише… – зашипели на Соню Даша и Вера. – Никто тебя насиловать не собирается… Вон, смотри, ребята сидят, уже глазами от ужаса хлопают…
– Сначала платят пусть, а потом уже хлопают…
– Перепила…
– А пусть и перепила! – Неожиданно Соня ударилась в слезы. – Что ж мне, от счастья и выпить раз в жизни нельзя, что ли?
Кьярваль, с округленными от удивления глазами, незаметно поманил к себе пальцем Веру. Вера склонилась к нему:
– Ну что?
– Соня рабыня? – еле слышно прошептал ей в ухо Кьярваль.
– С чего ты взял?! – удивилась Вера. – Она свободная. Как ветер!
– Из кэрлов?
– Нет, конечно. У нее свой дом есть. Сад. Хозяйство. На родине.
– Не понимаю… – прошептал Кьярваль.
– Да здесь маяки лингвистические, переводчики… Плохо работают…
– Но я прекрасно понимаю все слова. И даже когда говорится одно, а подразумевается другое…
– Это конечно! – согласилась Вера. – Слова они прекрасно переводят, – кивнула она, борясь с подступающими к горлу спазмами. – А чувства – ни фига!