…Ваш маньяк, Томас Квик
Шрифт:
— Меня тогда не звали Йонни Ларссон! Меня звали Йонни Фаребринк.
— Я помню имя Йонни Ларссон-Ауна, имени Фаребринк я не помню, — добавляет Квик.
Но лучше бы он этого не делал! Теперь Йонни Фаребринк всерьез выходит из себя.
— Эта фамилия, Ларссон-Ауна, — откуда ты ее взял?
— От тебя, само собой!
— От меня? От меня ты не мог ее услышать, потому что моя фамилия Фаребринк. А вот это самое Ауна — это старинная родовая фамилия моего отца.
Фамилию Ауна Йонни никогда и нигде не использовал.
Далее Квик рассказывает о знакомом, который жил в шалаше в лесу и которого они с Йонни вместе навещали.
— Мне особенно запомнился один раз, — говорит Квик. — Я невольно задумался о том, что для тебя это, должно быть, очень щекотливый момент… У нас с тобой был сексуальный контакт. Мы помогали друг другу кончить дома у этого человека.
— Слушай, ты! — выходит из себя Йонни. — Сказать тебе, что я думаю о таких гребаных свиньях, как ты? Сказать тебе?
— Можешь не говорить, — отвечает Квик.
— Ты утверждаешь, что Йонни гомосексуал? — спрашивает ван дер Кваст.
— Нет, вовсе нет, — отвечает Квик.
— О боже! — стонет Фаребринк.
Анна Викстрём обращается к Фаребринку и предлагает ответить на то, что только что изложил Квик.
— Нет, я не в состоянии отвечать на такие идиотские утверждения. И не собираюсь. Это такой бред, что просто слов нет.
Йонни, зло прищурившись, тычет пальцем в Квика:
— Одно уясни себе, парень! Начать обвинять меня в том, что я голубой, знаешь что…
— А я ничего такого и не говорил, — пожимает плечами Квик.
— Послушай, ты просто патологический враль или в чем тут дело? Ты сам-то веришь в то, что рассказываешь? Сам веришь в свою брехню?
После перерыва Квик в подробностях повествует о встрече в Йоккмокке, о поездке в Мессауре и убийстве на Аккаяуре. После резюме Квика Анна Викстрём оборачивается к Фаребринку:
— Во-первых, что ты скажешь о встрече с Томасом Квиком в ресторане напротив «Консума»?
— Тьфу, болтовня! В том году я вообще не был в Йоккмокке.
— Этот ресторан напротив «Консума» — ты знаешь такое заведение в Йоккмокке?
— Нет. Я знаю, что там есть магазин «Консум». Но никакого ресторана там нет, — отвечает Фаребринк.
Следователи также знали, что ресторана, о котором рассказал Квик, не существует, что является серьезным недостатком его рассказа.
— Имя Руне Нильссона тебе знакомо? — пытается подъехать с другой стороны Викстрём.
— Нет, абсолютно точно нет, — говорит Фаребринк.
— Далее Томас Квик рассказывает, что вы с ним должны были встретиться с некими людьми, с которыми ты встречался раньше и которые собирались разбить палатку у озера.
— Но что это за люди? — спрашивает Фаребринк. — Я не знаю никаких гребаных голландцев.
— Что ты скажешь по поводу комментария, который дает
— Тьфу, да он же полный идиот! Вы что, не слышите, что он псих? Он плетет какой-то бред. Он патологический брехун!
Тут Квик излагает историю о Руне Нильссоне из Мессауре, которому Фаребринк якобы угрожал ножом, прежде чем поехать на Аккаяуре и убить супругов. После убийства он отвез туда Нильссона и показал ему окровавленные тела в палатке.
— Йонни демонстрирует, что так будет с каждым, кто осмелится плохо вести себя с ним, — поясняет Квик.
— Но кто, черт подери, этот самый Руне Нильссон? — спрашивает Фаребринк.
— Это, стало быть, человек, который живет в Мессауре, — отвечает Кристер ван дер Кваст.
— Вы нашли его? Что говорит Руне Нильссон?
Вся следственная группа знает, что Руне Нильссон столь же настойчиво, как и Фаребринк, отрицает, что когда-либо встречался с Квиком.
— Вопросы здесь задаю я, — говорит ван дер Кваст.
Допрос продолжается почти три часа, и Йонни Фаребринк начинает понимать, что оказался в незавидной ситуации. Он обращается к Томасу Квику:
— Ты никогда со мной не встречался. Какого черта ты впутал меня в это дело? И эти проклятые голландцы… Вы выяснили, каким боком я могу знать этих голландцев?
Он задает вопрос ван дер Квасту:
— Когда я мог с ними встретиться?
— Это я хотел бы спросить у тебя!
Тюре Нессен рассказывает мне, как он терзался в течение всего допроса. Он знал, что ван дер Кваст мучает Йонни Фаребринка совершенно напрасно, что весь допрос — всего лишь спектакль с заданной концовкой. И снова ему стало стыдно за то, что он полицейский.
Наконец ван дер Кваст, кажется, осознал, что перешел некую грань, и допрос переходит на собственную версию Фаребринка о том, что он делал в июле 1984 года.
— Как чувствовала себя Ингела в тот период — в июле месяце?
— Ингела была очень плоха, когда я освободился, потому что она кололась все то время, пока я загорал на нарах. Так что она почти дошла до ручки.
— Как у нее обстояли дела, в общем и целом?
— Ну, черт знает как, все наперекосяк.
— Происходили ли какие-нибудь особые события?
— Нет, ничего особенного.
Кристер ван дер Кваст оборачивается к Анне Викстрём. Настало время сообщить правду.
— Тогда расскажи, что мы обнаружили, — говорит он.
— В связи с тем, что мы собирали информацию о событиях того периода, нам удалось найти медицинскую карточку Ингелы в Южной больнице.
Больше ничего не нужно — Фаребринк моментально понимает, о чем говорит Викстрём. Он думал над этим много месяцев, но только сейчас событие ясно встает перед глазами.
— Да-да! Конечно же, — говорит он. — Когда с ней случился психоз!