Ваша С.К.
Шрифт:
Он молча осушил бокал и с легким поклоном вернул его на поднос, который Светлана продолжала держать перед ним на вытянутых руках. Затем забрал поднос себе и взглядом указал жене на полный фужер.
— Ступайте к князю, Фридрих. Я выпью кровь, когда останусь одна. Ступайте! Иначе отец…
— Что отец, что? — граф опустил поднос на стол и протянул Светлане полный фужер. — Насколько я знаю русские нравы, родители не вмешиваются в дела молодой семьи. И еще я знаю, что мы что-то должны им сегодня подарить как знак почтения, ведь так?
— Вы
Она с неприкрытым вызовом смотрела в лицо трансильванца.
— Зато все мы русские по духу! — улыбнулся граф. — Не лишайте меня удовольствия увидеть, как вы впервые отведаете кровь.
Светлана залпом осушила фужер и замерла. Потом глаза ее расширились, а губы расплылись в улыбке.
— Ну вот, — граф тоже улыбался. — Не так страшна смерть, как ее малюют.
Он забрал хрусталь и прижался губами к ледяной руке графини, чтобы почувствовать, как в желанное тело медленно возвращается живое тепло.
— Я счастлив, что вы — моя жена. Я объяснюсь с князем, и мы отправимся на прогулку. Пост ведь начинается только завтра…
Граф бодрым шагом вышел в коридор и направился к лестнице, но на первой же ступеньке запнулся, а потом и на второй, и только тогда сообразил, что кто-то скачет у него в ногах, мешая подниматься — так и есть, Игошечка футбольным мячиком между ног катается.
— Да иди ж ты! — подпрыгнул граф и оказался наверху, но и там пришлось сразу же на подоконник вскочить.
— А ну, быстро ко мне, озорник! — в дверях возник Федор Алексеевич. — Кнут по тебе плачет! И по вам, граф!
Фридрих спрыгнул с подоконника и поклонился новому родственнику.
— Граф, вы пишете стихи? А то у меня завалялся один не оконченный. Женушка ваша в глубоком детстве заболела корью, так в доме начался такой кавардак, что княгиня чуть не отменила литературный салон. Выступления не клеились, и наша Машенька, чтобы занять господ поэтов в шутку предложила закончить стих, дав первую строчку: о протяни свои бледные ноги… Такая двоякость глагола из уст упырьши в одночасье украла у поэтов все рифмы. Тогда господин Брюсов написал глагол «обнажи», но княгиня хладнокровно зачеркнула его и снова написала «протяни». Впрочем, никто так и не окончил стих, насколько мне известно. Господин Брюсов потом написал что-то с глаголом «закрой», но Мария разорвала рукопись — останется такой моностих загадкой для будущих поколений. Может, вы все же попытаетесь сразить княгиню своим вариантом?
— Нет! — граф сжал губы. — Я не желаю злить княгиню еще больше.
— Жаль, жаль, — качнул головой княжеский секретарь, укачивая на руках теперь уже вполне законного сыночка. — Мне вариант с глаголом «обнажи» больше по душе. Хотя я предпочитаю обнажать у женщины все тело, но в вашем случае можно обойтись и задранной юбкой. Поторопитесь, граф. Князь заждался…
Федор Алексеевич как давеча придержал графу дверь. Тот поблагодарил с поклоном и твёрдым шагом двинулся к дверям княжеского кабинета.
— Заждался я тебя, — сказал
Граф стойко выдержал взгляд голубых глаз и, извинившись, опустился в кресло по другую сторону большого затянутого зеленым сукном стола, на котором горела позолоченная лампа.
— Я уже спал у вас. И пусть ваша дочь теперь мне жена, но у нас с ней договор… Послушайте меня, не перебивая…
Перед князем лежало несколько раскрытых книг, которые он тут же закрыл, а когда граф сказал «вот и все», направился к шкафу.
— Я пить не стану! — хотел остановить его граф, вскочив из кресла.
Князь медленно обернулся к зятю и смерил его долгим взглядом.
— А я тебе разве что-то предлагаю? Я вот думал, что бы тебе дать такого почитать… Вместо «Мелкого беса».
Граф стиснул губы, но все же выдавил из себя:
— Пушкина.
И заметил, как удивленно приподнялись густые светлые, с едва приметной рыжинкой, брови князя.
— Там, где сказки.
— О мертвой царевне? — усмехнулся в бороду князь и стал отсчитывать книги. — Одиннадцать томов и все с опечатками. Как такое только допустили, а еще народное просвещение называется… Нет, из первого издания дарить тебе ничего не стану, хоть оно теперь и раритет. А вот последнее издание от шестого года и подарить не стыдно. Три тома тебе хватит? На полвека?
— Хватит.
— Выпьем с горя, где же кружка… Да сколько же можно прятать мою кружку! Ну вот что со старой карги возьмешь? Сашку изводила, теперь меня… Думает, я пить брошу. А вот кукиш ей, не брошу… Вон, Федор Михайлович играть не бросил, сколько не посылал я против него Федора Алексеевича… Уж что написано на роду… А, ты не слушай меня, я просто третий день глаз не смыкаю… Твоими молитвами… Вот!
Князь опустил на стол четыре книги.
— Пушкин — панацея от всех бед. А вот Тютчев — панацея от Пушкина. Это тебе не символисты, это для души, хотя Валера неплохо пишет. Вот послушай: Ты — женщина, ты — книга между книг, Ты — свернутый, запечатленный свиток; В его строках и дум и слов избыток, в его листах безумен каждый миг… Так что ты не думай, что я тебе объясню, что у девки на уме. Заморочил ты ей голову, заморочил… Ну нельзя бабам такие вещи говорить! Ну неужто за три столетия не понял?!
— Каюсь, — тут же отозвался граф. — Сам не понимаю, зачем все выболтал…
— Ох, врешь, шельмец! Твой план белыми нитками шит. Думал умыкнуть красную девицу?
Князь опустился в кресло и принялся стучать по столу кулаком, словно городовой — в колотушку.
— Впрочем, все нитки у тебя серые. Давай правду говори. Эпоха романтизма закончилась еще в прошлом веке. Что тебе от меня потребовалось? Подданство решил сменить в связи с грядущей повсеместной нелюбовью к немцам?