Ваше благородие
Шрифт:
— Чего это вдруг всплыл вопрос, не имеющий ко мне отношения? Был друг, убили ножом в спину.
— Где, когда и за что?
— Не помню точно.
— Организация наша серьезная. Всякие отговорки не допускаются. Они лишь усугубляют положение подследственного.
— Давно это было, всего не упомнишь.
— Веришь в привидения?
— Никогда не сталкивался с ними. Наверное, есть, если о них говорят люди.
— Хорошо. Подписывай протокол, иди вспоминай. Подойди к окну, посмотри, нет ли там знакомых лиц.
Кривой подошел, глянул. Лицо его вдруг посерело,
— Узнал?
Никодим промолчал.
— Очную ставку проведем?
— Не надо.
Каден смотрел на батуринские протоколы допросов, написанные Юлькиной рукой, и нежная волна чувств колыхнула сердце. Вспомнился чистый девичий голос. Он сидел задумавшись, когда ввели Хорька.
— В предыдущей беседе со мною ты утверждал, что не знаешь Кривого?
— Впервые от вас услышал о нем.
— Врешь ведь!
— Истина — то, что есть на самом деле. Она остается такой всегда, верят в нее или нет.
— Подойди к окну, посмотри во двор на свою «истину».
Старший лейтенант стоял возле стола, когда Хорек неожиданно крутнулся от окна, стремительно распахнул дверь, проскочил мимо часового, налетел сзади на Кривого, сбил с ног, начал душить.
— Гад! Предатель!
Однако Кривой, физически более сильный, вскоре оправился от испуга, оторвал руку напавшего от горла, рванул ее вниз. Уже Хорек оказался в положении полузадушенного, когда Кацо разбросал их в разные стороны. Вскоре могучего телосложения грузин приволок упирающихся драчунов к Кадену.
— Продолжим беседу, друзья несдержанные?
— Я не знаю этого дурака, — сказал Кривой, немного успокоившись.
— Я те дам «не знаю», чмо одноглазое! — вновь ринулся Хорек в атаку. Но блюститель порядка ухватил его за шиворот и вновь усадил на прежнее место.
— Вот что, други мои ненаглядные, сейчас сюда приведут Неизвестного с известной вам подноготной. Обнюхайтесь, повспоминайте о делах минувших, да без кутерьмы всякой. Кацо может рассердиться.
Я помню лунную рапсодию И соловьиную мелодию, — напевал Каден, направляясь в кабинет начальника оперативного отделения.
— Наметился успех? — спросил Сергей, обратив внимание на лучезарное настроение земляка.
— Дают признательные показания.
— «Выбивательные»?
— Вспоминают Таллин, Львов, «лесных братьев», участие в борьбе против немцев в составе УПА, признались, что прибыли сюда для вербовки молодежи по заданию ОУН. Никакого криминала, кроме последних непродуманных шагов Хорька в Горобцах и Кривого в Горшовке. Оказывается, Никодим был там в отпуске с разрешения Хорька, но нарушил приказ вести себя тихо и мирно. О службе в рядах Украинской вспомогательной полиции даже слушать не желают. Нет, и все. Опять затор. Вспоминаю Юлькины слова, а как доказать, пока не знаю, что клички дружной тройки у нас и той, что значится в ответе Сталинградского УНКГБ, — не совпадение. О расстреле девочек пока речь не идет.
— Как ведет себя эта тройка?
— Хорек и Кривой нервничают. Неизвестный не признается, что знает своих друзей. Похоже, испытывает какие-то особые опасения по поводу будущего. Но внешним
— Не понимает, что бесполезно?
— Все он понимает, но надеется на что-то.
Вошел Шалевич. Послушал информацию о задержании и признаниях Хорька, Кривого, отпирательстве Неизвестного.
— Сомнительно, чтобы признались, но если одеть ваших подопечных в немецкую форму с нашими поясными ремнями, сфотографировать их в том ракурсе, как на имеющемся фото, возможно, это даст что-то, — предложил он.
— Одна голова — хорошо, две еще лучше. Дело говорите.
Через пару дней улыбающийся Каден вновь был в кабинете Бодрова. Принес с собой несколько фотографий.
— Смотри, вот снимок немецкий, а это наш, одно и то же.
— А ведь похожи. Что говорят арестованные?
— Говорят, что им до этого дела нет.
— Как поступите в дальнейшем расследовании?
— Сделали несколько снимков всей тройки в фас и профиль в форме полицаев Украинской вспомогательной полиции, выслали фото в Сталинградское УНКГБ на опознание. Там с местными жителями проведут эту работу.
XXIV
Пришел Новый 1944 год. Еще накануне была оттепель. Деревья покрылись белоснежным инеем, все вокруг приобрело праздничный вид. В ночь пошел негустой снег, огромные снежинки на легком ветерке словно гонялись друг за другом, порхали, не желая опускаться на землю. Фронт в полсотне километров, «Роща» — глубокий тыл. Немецкая авиация не беспокоила, потому не придавали особого значения светомаскировке. Тут и там через окна и раскрытые двери свет вырывался наружу. Неважно, кто по какую сторону баррикад. Новый год для всех праздник!
В большой штабной землянке, освещенной по углам четырьмя электрическими лампочками, подключенными к автомобильным аккумуляторам, собрались подчиненные Николая Михайловича. Столы поставили буквой «Ш». Во главе застолья — начальник штаба, вновь назначенный его заместитель, начальники отделов и отделений. Стараниями Боткина на столе красовались бутылки шампанского, французского коньяка, настоящей водки «Русская горькая». На закуску — аппетитная жареная картошка, консервы, помидоры зеленые, капуста соленая, компот. Долго не садились, не вышло время. Толпились возле входа. Сергей рассказывал Кавригину, как Фессель помог справиться с задачей по захвату последнего опорного пункта и помогает в расследовании расстрела двух девочек.
— Мне кажется, — говорил он, — капитан в большей мере принесет пользу у нас, в оперативном отделении. Нового он вам ничего не скажет, у меня же работы по психологическому воздействию на противника — непочатый край. Переводчик мне нужен толковый.
— Не торопи события. Будет приказ на сформирование полка, станешь командиром, способным издавать собственные приказы, тогда и заберешь. Сейчас у тебя должности для него нет, а ходатайствовать перед начальником войск — дело многотрудное. Засветишься с ним, политотдел может вмешаться, вмиг отправят на сборный пункт военнопленных. А у тех сейчас безработица, примут с радостью, но не отдадут потом ни за какие шиши.