Ваше благородие
Шрифт:
— Микрофоны отключены.
— Вы уверены?
— Уверен. Я рискую гораздо больше, чем вы.
— Да ладно вам, все мы рискуем одинаково. Все мы смертники.
Ниночка улыбалась, если эту гримасу можно было назвать улыбкой.
— Нам придется бежать, если мы хотим жить, — продолжал Сергеев. — Вы слышите?
— Слышу. Вы предлагаете бежать. Товарищ… Господин Востоков, вы как думаете, нам удастся?
— При известной сноровке и настойчивости, madamoiselle, почему бы нет? Видите ли, наши с коллегой головы набиты сведениями такого рода что никак не могут уцелеть.
— Надо добить эту сволочь. Или он не даст нам покоя, — вставил Сергеев. — Надо стравить их как следует, и пока они будут кусать друг друга… Короче, Нина, ты должна дать показания…
— А кто гарантирет мне жизнь после того, как я их дам?
— Никто, — резко бросил Сергеев. — Никто, Нина! Мы знаем слишком много, все трое, мы — мишени номер один. Учтите, если вы играете не в моей команде, то я сбегу один. Но тогда они от вас все равно добьются чего хотят. Получат свои показания — и после уже никто вам не поможет, ни Бог, ни царь и ни герой.
— Насчет того, что мы знаем слишком много… Мне так не кажется, Сергей. Я знаю мало. Расскажите мне все — хоть не так обидно будет умирать.
— Это началось чуть больше года назад, — покорно начал полковник. — На нас вышел сотрудник ОСВАГ по имени Вадим Востоков…
Когда он закончил, Ниночка покачала головой.
— Господи, какое же вы все говно, — печально сказала она.
— Говно, Нина, — так же печально отозвался полковник. — А что поделаешь? Такая жизнь, такая работа…
— Вот только не надо, ладно? Жизнь, работа… Еще про долг перед Родиной скажи. Вонючие интриги, мышиная возня — урвать, зацапать, кто первый… Как в стаде павианов. Только у них честнее.
— Возможно, Нина Сергеевна. — В голосе Востокова слышалось одобрение. — Итак, вы были завербованы агентом КГБ, своим женихом. А контакты поддерживали с агентом ОСВАГ по кличке…
— Вилли, — подсказал Востоков. — Сейчас мы состряпаем подходящую легенду. Это будет открытый процесс?
— В том-то вся и закавыка, что нет, — Сергеев почесал ногу. — Поэтому удирать придется быстро.
— Ничего, это только придаст весу нашим показаниям. Что лучше подтвердит нашу вину, чем побег? Только смерть.
— Не надо, — Ниночка почувствовала, что сейчас расплачется. — Прошу вас, не надо.
— Осталось обсудить детали легенды… — сказал Сергеев. — Я предлагаю следующее…
Тот же день, Москва, 2235 — 0016
Великий Ученый и Великий Администратор был таким великим, что в иные кремлевские кабинеты двери открывал ногами.
И нельзя сказать, что это ему не нравилось.
Он был почти что царь, почти что Бог. На него работали миллионы людей. Одним кивком пальца он мог казнить и миловать не только простых смертных, а вплоть до первых секретарей обкомов (включительно). Смертоносных игрушек, придуманных и сделанных им за свою жизнь, хватило бы, чтоб стереть человечество с лица Земли, и
Но вот кое-где он был совершенно бессилен. И, в частности, когда дело касалось той конторы, которой ведал Пренеприятнейший.
Люди Пренеприятнейшего совали везде свои носы, заводили толстые папки на его ученых, директоров и конструкторов, всюду бдили и держали все под контролем. Они покушались на всевластие Великого Ученого в его империи, что он терпел, скрипя сердцем и зубами.
Равновесие сил долго оставалось нерушимым. Империя Великого Ученого была нужна Советской Империи как воздух. Пренеприятнейший ничего не мог сделать с Великим. А Великий — с Пренеприятнейшим, ибо его ведомство также было кровной необходимостью Империи.
Теперь равновесие было нарушено. Ось, на которой оно балансировало — скрипучая жизнь Генерального — рухнула. Новая ось возникла возле Пренеприятнейшего, и чем ближе она смещалась в его сторону, тем больший вес он обретал.
Когда машина Маршала подрулила к подъезду дома на Котельнической, Великий Ученый уже дошел до необходимого градуса разогрева. Перспектива видеть мурло Пренеприятнейшего в кресле Генерального, стоять перед ним навытяжку и отчитываться в делах, в которых эта гебистская скотина ни уха ни рыла… Ах, ети его в душу бога матерь, да три раза в отца, сына и святого духа, ну что за блядская жизнь такая?
Маршал и Окающий явились вовремя. Сверкнула слезой бутылка «Столичной», пошла по кругу под неторопливый осторожный разговор, в ходе которого Великий Ученый от отчаяния переходил к боевому азарту: ничего! Еще поборемся! Еще повоюем! Еще вы узнаете у нас, что такое оборонка!
Под утро ударили по рукам и отправились спать.
2 мая, Москва, 0110 — 0204
Видное Лицо нервничало. Предстояла встреча с Портретами, и неофициальность этой встречи никак не влияла на ее важность.
Пан или пропал. Пан — не сегодня-завтра сам стану в ряду портретов. Пропал — тут других толкований быть не может. Пропал — значит, пропал.
— Я готов поддержать любую кандидатуру, которую вы выдвинете, — сказал он. — Я полностью согласен с тем, что возглавлять нашу партию и нашу страну может только человек с безупречной репутацией.
— И кого бы ты предложил?
— Я не имею никакого мнения на этот счет. Я всемерно поддержу вас.
Ударение. Не вас, а Вас.
Замкнутый уловил, кивнул.
— Материал должен быть распространен к ближайшему заседанию Политбюро. Через неделю. Не будет большинства голосов — погорим все синим пламенем.
— Я понимаю.
— Ну и хорошо.
— Будет открытый процесс?
— Ты что, сдурел? Все тихо, по-семейному.
— Вас понял, — Видное Лицо откланялось. — Что делать с людьми Юрца в аппарате КГБ?
— Твое дело. Главное — большинство голосов мне. Эх, выспаться бы! Завтра же еще в почетный караул…