Ваше благородие
Шрифт:
— Пойдем выпьем кофе, — предложил старший лейтенант.
— Что?
— А что еще делать?
Они перебрались в кабинет и дернули «эспресо» из кофеварки.
— Шамиль, — приказал Верещагин татарину, — завари для товарищей командиров.
Глеб ухватился пальцами за притолоку двери и подтянулся на одной руке.
— Дернул черт заснуть, — пожаловался он. — Теперь глаза слипаются. Как ты?
— Это дело нужно перетоптать, — с видом знатока ответил старлей. — Накатывает волнами. Если каждый новый приступ сонливости переносить на ногах, то все яки.
Согревая ладони о стакан, Глеб сел прямо на стол и начал перебирать канцелярские принадлежности. Кабинет
Капитан взял со стола штучку непонятного назначения и неприятного вида, щелкнул два раза хромированными клыками.
— И на кой вот эта вэшчь? — спросил он.
— Скрепки выдергивать, — Верещагин бросил в его сторону быстрый взгляд и снова уставился в окно.
— С ума сойти. Только для этого? И больше ни для чего? Что, ножиком скрепку нельзя отогнуть?
— Общество потребления, Глеб. Нужны рабочие места, нужно что-то делать из отходов пластика и стали, нужно давать работу куче рекламных агентств… Здесь масса народу занята тем, что придумывает, как бы получше сделать, а потом получше продать ненужную вещь. Конечно, можно скрепки вытягивать ножом, можно ножницами, можно ногтями или зубами. Можно пиво разливать в канистры, а пирожки заворачивать в газеты, а пластиковые пакетики стирать и сушить на прищепке. Но это — общество потребления, и они ни за что не откажутся от вот таких штучек. Покупай больше, работай меньше, жри слаще. Вот такая теперь у них философия.
— Слушай, ты! — Глеб смял в руке пластиковый стаканчик. — Ты, конечно, великий специалист по «их нравам». Прям-таки наш замполит Захаров. Я понимаю — заграночки, разведка, то да се… Но скажи — неужели это нормально, что я, офицер Советской Армии, сыну своему кроссовки купить не могу? Что, так трудно выпуск кроссовок в стране наладить? Ладно, «жрите больше» — это философия глупая и неправильная, я согласен. Но почему нельзя жрать столько, сколько надо, не больше и не меньше? Почему у нас только Москва жрет от пуза, а в глубинке — шаром покати? Почему они при своей отсталой системе так с жиру бесятся, что придумали машинку для выдергивания скрепок, а мы со своей передовой системой сидим голые и босые? Давайте мы немного поживем в обществе потребления, а там уж сами решим, хорошо это или плохо.
— Глеб, ну вот если я тебе скажу, что плохо — поверишь?
— Да чем, чем плохо, скажи мне?
— Да тем, что никто уже не хочет ни за что бороться. И когда приходит хана — в лице нас с тобой, Глеб! — все сидят, сложив ручки на животе, и ждут, что кто-то их выручит. И я не буду их за это осуждать. Понимаешь, трудно человеку подыхать с оружием в руках за то, чтобы кто-то через год купил себе новый автомобиль.
— Да что ты такое городишь, Артем! Ты вспомни, за что воевали наши отцы — за то, чтобы мы пожили наконец-то по-человечески! Ты никогда такого от своего отца не слышал, Верещагин?
— Нет, Асмоловский. Никогда.
— По-твоему, подыхать, чтобы дети жили по-людски, глупо? А подыхать непонятно вообще ради чего — не глупо? Зная, что ни тебе, ни твоим близким от твоей победы ни холодно, ни жарко, и кто от нее выиграет — так это бровеносец наш, который очередную цацку на грудь себе повесит. Вот я думаю, что ты неправ. Они
Шамиль, молчаливый свидетель диалога, расставил на маленьком подносе семь стаканчиков с кофе, туда же пристроил стеклянную посудину из кофеварки, изячно этак утвердил поднос на правой руке, метрдотельским жестом поправил воображаемую «бабочку» и направился в комнату отдыха.
Через минуту он вернулся.
— Капитан… — секундное замешательство, — Товарищ капитан, товарищ старший лейтенант… Вас просят зайти…
…Князь откровенно зевал.
— Слушай, я уже носом клюю, — пожаловался он. — Долго мы еще будем вилять, как маркитантская лодка? Почему десантники снимаются и идут вниз? Здесь будет что-нибудь или нет?
— Будет, — пообещал Артем. — Бери Миллера, Сидорука, Хикса. Возьми всю взрывчатку, какая осталась. Спустись вниз и взорви эстакаду за Чучельским, на двести девяносто второй.
— Ничего себе! ЗА Чучельским, а не НА Чучельском?
— Да, ЗА, а не НА.
— Зачем, ты мне можешь объяснить?
— Сейчас сам все поймешь. Кашук, связь со штабом бригады.
— Десять секунд, — из бесчисленных рукояток на пульте штабс-капитан выбрал нужные и привел в одному ему понятное положение. — Наденьте наушники. Нажмите на эту кнопку.
Иметь в своем распоряжении самую мощную в Крыму станцию иногда полезно. В штабе бригады ситуацию с Грачевым узнали через двадцать секунд — ровно столько времени понадобилось Верещагину на то, чтоб ее изложить.
Война в горах имеет свою специфику. Перекрыв дорогу, втиснутую между обрывом и крутым склоном, взвод при наличии достаточного количества боеприпасов может держать а хоть полк. Двести девяносто вторая трасса, соединявшая Симферополь с Гурзуфом, была одной из трех, ведущих из столицы на Южный берег. По ней и собирался отступать (эвфемизм слова «драпать») в Симферополь генерал Грачев.
Но!
За Чучельским перевалом дорога раздваивалась. Одна из трасс вела в Симферополь, а вторая — в Национальный Парк, где и заканчивалась тупиком. Оттуда, правда, можно было повернуть и выехать к Изобильному, все на ту же двести девяносто вторую. Но их уже будут ждать, ждать возле хребта Конек, потому что по разваленной дороге, где не пройдут БМД, пройдут «Бовы». Срежут путь, пока красные будут делать петлю от национального Парка, устроят засаду или встретят ударом в лоб.
Что и изложил в своем кратком сообщении командиру 1-го горно-егерского батальона капитану Карташову капитан Верещагин.
То, что Карташов оказался его знакомым по офицерскому училищу, было даже не везением, а просто закономерностью. В пределах бригады практически все офицеры друг друга знают если не по имени, то хотя бы в лицо. Ровесники с вероятностью в 70% вместе учились в Карасу-Базаре. Офицеры штаба бригады знали Верещагина, он знал их, а с командиром батальона, Максом Карташовым, они даже какое-то время жили в одной комнате общежития. Хотя друзьями не были. Чисто деловые отношения: одолжи бритву, не видел мои часы, твоя очередь убирать, е — функция от d или от t? Между ними было много общего — возраст, социальное положение, перспективы по службе — но они все же слишком сильно отличались друг от друга, чтобы мирное соседство переросло хотя бы в приятельство. Максим не разделял увлечения скалолазанием, не углублялся в психологию или военную историю дальше, чем того требовала программа и не любил заумную музыку «Пинк Флойд».