Вашингтон, округ Колумбия
Шрифт:
Клей не лгал, и это был дурной знак.
— Да, только на всякий случай.
— В тихом омуте...
— Вода не течет.— Клей засмеялся. Комбинация из двух пословиц была их старой шуткой. Бэрден улыбнулся своему убийце. Он относился к Клею, как к сыну, который, как положено в легенде, поднимает на него руку, чтобы занять его высокое место.
— Ты говорил тогда с Эдом Нилсоном? — Бэрден удивлялся, откуда у него такое любопытство к деталям.
— Да. Он заплатил конгрессмену, который передал мне пленку, и сказал, чтобы я вас не тревожил.
Лицо Бэрдена исказилось.
— Жаль, что не потревожил.
— Знаете, в те дни я был так наивен.— Клей внезапно решил исповедаться. Даже in extremis [62] их отношение друг к другу не изменилось.— Я не мог поверить, что вы на
Бэрден закрыл глаза, ища смерть под веками, но вместо нее увидел лицо своего отца. Наконец победа! Сын, вызывавший зависть, сломлен и обесчещен. Капрал конфедератов восторжествовал, как оба они и предполагали с того самого дня, когда он объявил: «Я добьюсь успеха», а отец ответил: «Ты достаточно лжив, способен на вкрадчивые речи и выбираешь кривые дороги. Почему бы тебе не стать президентом? Стране это пойдет на пользу. Все кругом воры, все лгуны! О, ты пойдешь далеко!» На что юноша ответил: «Я пойду далеко, потому что я не такой слабый, как ты. Я никогда не жалуюсь. Я добьюсь победы своим путем». Иронический смех: «Это путь на панель. Туда тебе и дорога. Я же предпочитаю остаться самим собой, со своими ранами...» — «Будь они прокляты, твои раны!» — «Вы правы, мистер Президент. А теперь убирайся к черту!»
62
При смерти, на смертном одре (лат.). Здесь: в минуту крайних испытаний.
И вот он убрался в ад, и дьявол сидел напротив, заставляя его вспоминать, как он совершил то, чего надеялся никогда не совершить. И что еще хуже, прогулки по панели никуда его не привели.
Клей продолжал исповедоваться:
— Я считал, что это совершенно немыслимо. Вы, самый неподкупный человек в сенате, так я считал, во всяком случае. Вот почему сначала я отказывался верить. Но затем понял, как все это увязывается одно с другим. В тот год вы хотели подняться на самый верх. И вам нужно было достать денег. И где еще могли вы достать сразу так много?
Бэрден намеренно прижал больное плечо к рукоятке кресла. Боль приходила и уходила острыми приливами, но подлинная агония продолжалась, ничуть не ослабевая.
— Я даже искренне восхитился вами. Суметь так сохранить облик политического святого, такого праведного, что дух захватывало, а на деле...
С этим пора кончать.
— Я рад, что ты действительно восхищался мной.— Бэрден хотел быть ироничным, но вышло патетично.— Что же, теперь это все в прошлом, да?
— Пока — в прошлом.— В первый раз Клей угрожал.
— Миллисент! — Голос Бэрдена показался неожиданно резким ему самому, это был крик Прометея: клюв стервятника вонзился в его сердце.
Вошла Миллисент:
— Разрешите?
— Пожалуйста,— сказал Бэрден. Превозмогая боль, он попытался встать с кресла. Клей подбежал к нему, взял под руку. Все было как в доброе старое время.
— Я хотел бы сказать несколько слов перед этой комиссией, состоящей из необычайно... я бы даже сказал, пугающепредставительных американцев. Я обратил внимание, что ваше, без сомнения, искреннее стремление к конформизму в политике подчинено вашей коллективной... простите мне это слово ... страсти к рекламе. Ведь политика — единственная профессия, в которой посредственности могут привлечь к себе внимание клеветническими выпадами.
Председатель комиссии подал знак сенатскому приставу:
— Выведите его!
Другой член комиссии закричал:
— Он проявляет неуважение к конгрессу!
Но Питер не двинулся с места. Он невозмутимо продолжал:
— Господа, вы пригласили меня для обсуждения проблемы коммунизма, именно к этому я и намерен приступить. Как все мы знаем, коммунисты проникли в Белый дом, Пентагон, в школы, печать, церкви, кинопромышленность. Они всюду заняты своей тайной подрывной деятельностью. Что же следует предпринять? Как можем мы остановить эту ужасную болезнь, подтачивающую самую сердцевину нашего общества? У меня есть рецепт. Каждый гражданин должен ежедневно приносить клятву верности флагу. Таким образом мы сумеем скоро выяснить, кто хороший американец, а кто — нет, потому что, как нам известно, агенты Советов предпочитают смерть клятве верности нашему довольно-таки неугомонному флагу. А если мы обнаружим врага, мы сможем выслать его в Россию, предоставив возможность Федеральному бюро расследований заняться своим настоящим делом — взнузданием черномазых.
Давайте
63
В силу самого факта; тем самым (лат.)
— Вот его показания. Чем, черт побери, ты занимаешься? — Иниэс появился в комнате в тот момент, когда Питер изображал, как он игриво подносит палец к носу председателя комиссии.
— Я разговаривал с самим собой,— сказал Питер.
— О чем?
— На разные темы. В данный момент я выступал с речью перед Комиссией палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности.
— Очень похоже, что тебе действительно придется ее произнести. Ты будешь апеллировать к Пятой поправке [64] , как поступили все, кроме Билли Торна. Он пел соловьем. Посмотри.— Иниэс швырнул показания Торна в постель, где восседал Питер среди подушек и гранок дюжины статей для журнала. Он полдня проводил в постели, работая, разговаривая по телефону, принимая сотрудников журнала, чьи рабочие кабинеты помещались на первом этаже большого дома в негритянских трущобах, который Питер купил для себя и редакции.
64
Пятая поправка к конституции США устанавливает, что граждане могут привлекаться к ответственности лишь по постановлению суда присяжных и не должны понуждаться к даче показаний против самих себя.
До сих пор соседи Питера не проявляли ни малейшего интереса к попыткам журнала привлечь внимание к их печальной доле. Питера и его друзей подозревали в том, что они устраивают оргии. Зачем еще нужно белым прятаться в «респектабельном» негритянском квартале? Большинство белых склонны были согласиться в этом со своими черными собратьями. В лучшем случае они считали Питера эксцентричной натурой, которая, как им казалось, деклассируется. Несмотря на всю расплывчатость своих политических позиций, Питер находил родной город все более и более забавным. Политика и возмущала его, и доставляла ему удовольствие. Не без интереса он отмечал, что каждое новое знакомство напоминает бесконечный роман с бесчисленными главами, которые приходилось либо пропускать, либо домысливать, так как за один раз можно было внимательно прочитать только несколько страниц; и все же на основе этих неполных данных (как это опасно для критиков!) выносилось суждение о всем произведении.
К счастью, Иниэс был той книгой, которую Питер мог читать не торопясь. Интерес к политике пробудил в его друге сенатор Маккарти, и Иниэс делил теперь свое время между Вашингтоном, где он помогал издавать журнал, и Нью-Йорком, где он жил с детской докторшей-психиатром с дефектом речи. И ни на минуту не переставал писать. Недавно он вызвал большой шум, объявив, что, поскольку либералы уже по определению являются мазохистами, в противовес им всегда должен найтись садист с бичом в руке. Это значило, что Маккарти был не только необходим, но и достоин восхищения, поскольку взаимодействие либералов и маккартистов способно оздоровить общество, а именно к этому надо стремиться. Хотя Питер питал отвращение к таким эмоциональным построениям, он понимал, что они пользуются большим успехом в эпоху обожествления страстей, и думал, что с течением времени неизбежно расширится пропасть между теми, кто чувствует, и теми, кто думает, или же, скорее, просто между теми, кто думал, что чувствует, и теми, кто чувствовал, что думает. Размышляя об этом, он изучал показания Билли Торна.