Василиск
Шрифт:
Ребята смотрели на пламя, каждый погруженный в свои мысли. Витя разлил по стаканам остатки рома. Вдыхая аромат далеких берегов, друзья, выпили, побросав бумажные стаканы в огонь.
Пламя костра то яростно вгрызалось в свежие поленья при порывах ветра, то бережно лизало огненными языками уже начавшую чернеть кору березы. Вечер близился к ночи, когда все определились с ночлегом. Костер остался догорать, поддерживаемый остатками веток, которые бросал Алексей, наблюдая за тем, как ночное небо свинцовым одеялом накрывало верхушки столетних сосен.
2
Сильный
Аптекарь Штейн, стараясь идти по верхней части дороги под небольшими навесами из торговых вывесок, спешил в сторону городской ратуши.
«Адова погодка, ничего не скажешь!– с некоторой ожесточенностью думал он про себя. Ноги хлюпали в промокших насквозь сапогах, которые после ремонта оказались еще и дырявыми, но уже в другом месте».
Помимо проклятий, обращенных к стихии и сапожнику, в голове его крутилась одна назойливая мысль. А что, если он окажется не прав? Что, если он…. Но думать об этом не хотелось, ведь в ином случае— это обвинение в колдовстве и в лучшем случае его тихо зарежут в камере, учитывая прошлые заслуги, а в худшем…
Аптекарь поежился от порыва ветра, пронизывающего его сквозь промокшую одежду, но больше его бросила в холод мысль о костре, он несколько раз видел еще ребенком, как этих бедных женщин сжигали на кострах, и теперь, ни за что на свете он не хотел кончить так же. Тем более, что имеющиеся у него знания позволяли ему представить, что может испытывать человек, подвергаемый такой пытке.
Оступившись на мокрой кочке, он чуть не выронил в поток небольшой саквояж с инструментом, отчего потревоженные пассажиры недовольно зазвенели глухим металлическим лязгом.
Путь от аптеки до ратуши нельзя сказать, что был далек, но сегодня он казался слишком уж долгим. Бегущий впереди слуга бургомистра, то и дело оглядывался, как уже немолодой аптекарь старался аккуратно преодолевать препятствия на своем пути, но все же каждый раз поскальзывался и со всего размаху попадал ногой в лужу, обрызгивая себя по пояс.
– Быстрее, герр Штейн, бургомистр сказал, что дело плохо, – скулил слуга, – ведь если мы опоздаем, меня казнят. А у меня пятеро детей, кто их кормить будет?
– Я стараюсь, Альберт, стараюсь. Угораздило же его жену съесть что-то несвежее именно сегодня!
– Мы почти пришли, герр Штейн, давайте я понесу Ваш саквояж?
– Нет, спасибо, я сам, – твердо ответил аптекарь, сильнее сжимая в руках ручку.
Они резко повернули на узкую улочку, где в обычный день аптекарь и не решился бы пройтись, так как местные жители имели особенность сливать помои на голову зазевавшимся прохожим. Теперь же ее можно сказать помыли, да и окна были плотно задраены. Город тихо пережидал бурю, стараясь не
– Скажите, герр Штейн, а долго еще продлится буря?
– Почему ты меня спрашиваешь? Откуда мне знать? Я же не заведую небесной канцелярией. Но судя по давлению, еще пару деньков, к среде утихнет.
– Моя жена говорит, что Вы знаете все. Давеча хотел у падре спросить, но она сказала, что лучше спросить у Вас, все равно кроме пустых слов и отъема денег отец Довжик ничего и не скажет. Ее по-хорошему за такие слова надо бы сдать куда положено, но ведь это моя жена. Дал я ей хорошенько, а потом задумался.
– О чем задумался? Жену ты не бей, она у тебя хорошая, умная, не то, что ты.
– Что правда— то правда. Я-то дурак дураком. Я вот что подумал, ведь все в руках божьих, но от смерти моего младшего спасли вы. Вы получается тоже бог?
– Вот теперь тебя надо бы сдать. Не вздумай это обсуждать еще с кем-нибудь, мой тебе совет. Я аптекарь, твой ребенок просто болел лихорадкой, сколько я раз вам говорил— не пускать детей в мокрой одежде на улицу, вот и продуло его.
– Жена каждый раз просит передать Вам благодарность, денег-то мы Вам дать не можем, может, отработать надо, полы помыть, огород вспахать?
– Не надо, дело прошлое. Дай мне одно обещание.
– Все что угодно, герр Штейн!
– Жену свою чтобы больше не бил, балбес!
– Хорошо! Но если она опять будет…?
–Даже если опять. Лучше подумай, почему, она так говорит.
Слуга задумался, почесал мокрую голову, и на мгновение показалось, что в его лице отразилось что-то вроде понимания, но потом лицо снова приобрело налет обычной городской дебильности.
Вдалеке показалась площадь, они вышли из узкого прохода, где уже давно не могла протиснуться ни одна телега из-за того, что один из домов начал плавно оседать, чуть сместившись в сторону.
Подойдя к массивной дубовой двери ратуши, слуга затарабанилкованым молотом, висевшим рядом.
Лязгнули замки, двери чуть приоткрылись, пустив наружу щелочку тусклого масляного света. В полоске света появилось испуганное узкое лицо девушки. Осмотрев две промокшие фигуры, она попыталась шире открыть тяжелые двери, но, толкая ее вперед, сама скользила по полу обратно.
Альберт с силой дернул дверь, и они вошли с аптекарем внутрь.
Навстречу выбежал краснолицый, толстый, чуть лысеющий мужчина. Издали он напоминал сытого борова, одетого в дорогой сюртук.
– Герр Штейн, у нас беда. Даже не знаем, что делать. Просто ужас. Вы понимаете, что бедная Матильда никак не может. Просто никак. Мне иногда кажется, что ее скоро разорвет на части… – тараторил мужчина.
– Постойте, герр бургомистр. Дайте я хотя бы сниму мокрый плащ и шляпу.
– Пожалуйста, но поймите, у нас мало времени. Счет идет просто на секунды!
В дверях показался отец Довжик, зло смотревший на гостя.
– Вы ее уже отпевать собрались? нерановато ли?
– Как Вы можете, отец Довжик— наш добрый друг, он помогает нам советом.