Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
— А где Натальюшка, сестрица?
— Да вот она — бежит-торопится с любимым братиком обняться.
Подоспела Наталья, красна девица. Петр ухватил ее за талию, поднял, поцеловал. Она как кукла болтала ногами, обутыми в алые сафьяновые сапожки.
— Пусти, Петруша, пусти же, боюся, уронишь, — раскрасневшись, молила она. — Экой ты сильный. А все ж боюся.
— Отпусти Натальюшку, — забеспокоилась и царица. — Не ровен час оскользнешься. Не люблю я таковых забав.
— Нет, матушка, николи я сестрицу не уроню. Обе вы
— Сказывал полковник Патрик Гордон, что поспеют к Троице вскоре, как выправят обоз. Велел спросить: везти ли пушки?
— Для обороны тут своих достанет. Велю окольничего послать с наказом: пушек сюды не возить. А когда обещался поспеть?
— Завтрева к обеду, не прежде.
— Что так?
— Сказывал: нет нужды. Послал-де лазутчиков на Москву вызнать, не готовятся ли к походу. Воротились и доложили: переполох есть, а в поход не сбираются.
— Строю не видать?
— Кучкуются, промеж себя балакают, тревожно.
Вот если бы к Федьке Шакловитому проникнуть да выведать его намерения доподлинно? Петр более всего озаботился этим. Держал совет с ближними, решили дождаться стрельцов Сухарева полка, верных Петру.
Дождались. Вместе с полком явились Елизарьев со товарищи и ко всеобщему удивлению полковник Цыклер, известный приверженец царевны Софьи.
— А ты пошто не на своем месте? — ухмыльнулся Петр.
— Великий государь, дозволь тебе послужить, — виновато произнес Цыклер, отводя глаза. — Понял я: не туда затесался. Федька, ведомо тебе, злодейский замысел готовил, подбивал царицу и весь нарышкинский корень истребить. Ну а я против…
— Объявил о том Федьке?
— Не, утек с Елизарьевым. Давно уж он, Федька, сии свои злоумышления строил и нас на то подбивал. Говорил: всех бояр, кто Нарышкиным служит, тож надобно перевести. Не на ту дорогу я сбился, теперь вот решил путь переменить.
— Что ж, поглядим, — неопределенно протянул Петр. — Какова будет твоя истинная дорога.
Позвал верного Гаврилу и приказал:
— Ступай в приказную избу да созови дьяков и подьячих. Грамоты надобно отправить ко всем стрелецким полковникам, чтобы сюды явились немешкотно с десятком выборных стрельцов от каждого полка для важного государева дела. Ослушники понесут суровую кару.
Гаврила сочинил грамоту, дьяки и подьячие принялись ее переписывать и по всем полкам рассылать. Разослали и стали ждать, не ведая, что царевна приказала все бумаги, что от имени царя Петра будут присланы, первым делом подавать ей. Она-де распорядится, как поступать далее.
Нет, не проста была царевна. Как только ей донесли, что ненавистный Петрушка бежал из Преображенского к Троице, смекнула она, что планы Федора были ему открыты и что теперь пошла крутая игра. Втайне пожалела она, что вовремя не вмешалась. Надо было все замыслы держать в сугубой секретности, опираясь только на
— А кто они, верные? — раздраженно спросил он. — Вон Иван Цыклер дочитался вернейшим, а переметнулся к Петрушке. Переметчиков из верных все более. Ни на кого нельзя положиться.
— Худо ты готовился, Федор. Ежели бы поменее языком болтал на всех углах, толку более было бы, — в тон ему проговорила Софья. — Вывел бы два полка ночью да самолично повел на Преображенское. А ты ночь-полночь бражничал да с бабами вожжался.
— С тобою, Софьюшка, а не с бабами, — отрезал Федор.
— Нешто я не баба? То-то!
— Теперь не поворотить, — уныло протянул Шакловитый. — Он оборону занял, его не достанешь. Больно крепка Троица, не взять ее ни в лоб, ни обходом.
— О чем ты говоришь? — зло бросила Софья. — Где твоя сила? Что ты можешь? Тут теперь Васина голова надобна.
— Обнимайся со своим Васею! — гаркнул Федор и, топая сапожищами, пошел к двери.
— И обнимуся! — кинула ему вдогон Софья. И, нимало не мешкая, приказала закладывать карету: — Без скороходов и большой свиты. Со мною — стряпчий Афоня.
Князь Василий был хмур. То, что происходило, не нравилось ему. Все, что делал Федор и поддавшаяся ему царевна, было торопливо, легковесно, без головы. С ним не посоветовались, а теперь изволь расхлебывать скороспешное варево. А как исправить? Возможно ли? На Москве — переполох. Почти тотчас же стало известно, что царь Петр бежал из Преобраясенского, потому что Федька Шакловитый с благоверной царевною Софией Алексеевной умыслили на него и на царицу Наталью Кирилловну зло. И на всю нарышкинскую родню их. Уже не одно, а целых три подметных письма извещали о том православных.
Царевна ворвалась в кабинет князя словно фурия, кинулась ему на шею и заголосила:
— Ох, князинька, попала я как кур в ощип! Един ты можешь меня спасти. Спаси же, спаси!
— Полно, госпожа, — холодно сказал князь, отстраняясь. — Заварили вы с Федором кашу, я ж сему не причинен. Допрежь следовало бы мне ведать о ваших планах. А теперь что ж? Теперь ничего иного не остается, как бить царю Петру челом, дабы он воротился в Москву.
Софья отшатнулась.
— Бить челом? Да ни за что! Как это я, правительница, сему молодчику, у коего молоко на губах не обсохло, стану бить челом? Да статочное ли это дело?
— Весьма статочное. Неразумие твое слишком простерлось, госпожа. Во время оно толковал я тебе: примирись с Петром, придет время, когда мир тебя сохранить поможет. Не токмо тебя — нас всех, — поправился он. — А теперь что ж? Теперь ступай к Троице да бей ему челом, чтобы воротился он да утишил Москву.
— Как же это, как же? — обливалась слезами Софья.
— А вот так же! Не хотела по-хорошему, ступай по-плохому.
— Нешто нельзя по-иному? — все еще всхлипывая, выдавила царевна.