Василий Голицын. Игра судьбы
Шрифт:
Наезжал он в Кремль сначала сколь требовалось, по нужде, а уж потом, раз от разу все реже и реже. Потому что был недужен, и ноша великого государя была ему тяжка. Но, как говорят, назвался груздем — полезай в кузов. Назвался великим — будь им.
А он себя вовсе не чувствовал великим. Великим богомольцем — да. А в остальном он был просто увечным человеком. И в том признавался властной сестрице царевне Софье, а после того, как была она отлучена от власти да и от него, супруге своей венценосной Прасковье Федоровне, царице,
Он было по простоте, без умыслу раз покликал ее Парашей при услужницах. Царицу — и Парашей! Она два дня гневалась на него, но потом — куда денешься, — пришлось простить. Как-никак он был царь, ее повелитель.
Но великий государь продолжал чудасить. От века положено: царь не должен являть свой священный лик помазанника Божья простонародью. А Иван пренебрег: повадился в хлев, к коровам, была у него там любимица. Обнимал ее за шею, велел скотникам накашивать ей свежей травки. Глядеть на него собирался весь работный люд.
— Нешто наш царь истинный государь, — говаривали они меж собою. — Он, болезный, прост как монах.
Истинно так. И Ивану, как стала его хворь все круче забирать, тоже захотелось уйти от мира в монастырь. Но стоило ему об этом обмолвиться, как свирепо восстала сестрица царевна Софья, а потом и его царица. И пришлось ему нести свой крест великого государя покорно и до времени.
Братец Петруша был куда моложе. Господь наделил его богатырскою силой и светлым разумом. И он охотно согласился править государством и за него, Ивана. На всех указах царевых стояло два имени: Петр и Иван, великие государи.
Поначалу первенствовала сестрица царевна Софья. Правила государством с подсказки князя Василия Голицына. От князя к ней, от нее к Ивану. Что она ни повелит, то он и подписывает. Старался прилежно, высунув язык от усердия, выводил свою подпись: И-в-а-н. Но уж больно простонародно выходило — Иван. Царевна же с подсказки князя придумала: И-о-а-н-н. Непременно чтоб с двойным «н».
Безропотно соглашался со всем — исходило ли это от сестрицы, либо от братца Петруши. Они оба разумом были светлы, и все, что ни предлагали, ложилось в строку: И-о-а-н-н.
— Бить ли батогами Земского приказа дьяка Петра Вязмитинова за то, что подменил человека на правеже?
— Быть по сему: бить, — И-о-а-н-н.
— Указали мы, великие государи, стольников и стряпчих, и дворян московских, и жильцов, и коломенских помещиков для учения ратному строю с пистолями на добрых лошадях выслать к Москве к указному сроку…
— Быть по сему: И-о-а-н-н.
— Отнять ли чести у бояр князя Василья Васильевича Голицына да у сына его Алексея и сослать их в ссылку в Пусто-Озерово о женами и детьми за многая их вины?
— Князь Василий? Да ну? Однако ж быть по сему: И-о-а-н-н.
— Ведомого вора и изменника немчина Якушку Янсена какою казнию казнить за то, что передался турчинам — бежал в Азов, — повешением ли, лишением ли головы,
— Стало быть, руки — ноги ломать на колесе, а после сего голову отсечь и на кол воткнуть. Быть по сему: И-о-а-н-н…
Так оно и длилось. Поистине — не ведал, что творил. А зачем ведать, коли он не один великий государь и опять же не один в ответе. Братец Петруша ответит за него, и ответит, как должно, как истинно великий государь.
Так и текла мимо него широкая жизнь: то бурливой рекой, то тихим ручьем, то вздымаясь, то опадая. И он, не подымая тяжелых век, кивал головою — соглашаясь. Ибо все мирское было чуждо и странно… Когда был моложе, кое-как воспринимал. А с течением лет все глубже и глубже уходил в себя, в свою немощь, в свои хвори, и все глуше и глуше доходили к нему звуки жизни.
Являлся к нему на душеполезные беседы патриарх Иоаким, яко к блаженному. Говорил сострадательно, неторопливо, а порою сетовал на упорство раскольников, на фанатизм расколоучителей.
Царь Иван не понимал, что такое фанатизм. Но соглашался, что вера должна быть истинной и что креститься надо троеперстием. А ложную веру, раскольничью, следует искоренять безо всякой жалости, смертию.
— Искоренять смертию? — вопрошал он Ивана.
— Стало быть, так, — покорно отвечал он. Потом ему сообщили, что патриарх Иоаким отправился в горные выси на беседу с апостолом Петром.
— Как это? — недоумевал в простоте своей царь.
— Ну помер он, помер.
— Внидет в царствие небесное, стало быть, — со вздохом говорил Иван.
— Чистая душа, государь ты мой великий, — умилялась супруга царица Прасковья. С некоторых пор душа ее по временам томилась.
Особенно после свиданий с Васенькой, галантом несравненным.
Более всего томилась она в ту пору, когда ее господин по временам призывал делить с ним ложе. Со временем призывы эти становились все реже и реже, а потом и вовсе прекратились. И тогда окончились и ее томления и угрызения совести.
— Государь мой — чистая и светлая душа, — говорила она всем, в особенности тем боярам, которые очень редко наезжали в Измайлово.
Сама она без крайней нужды старалась не покидать своей вотчины. Она как бы срослась с нею. В Измайлове она была единоличной повелительницей, здесь было ее царство-государство. Она правила — великая государыня — без всяких помех. Особенно, когда пала царевна Софья, державшая ее в страхе.
А царь Иван ни во что не мешался. Он жил как бы внутри себя. Большую часть дня он простаивал на молитве. В дворцовой ли молельне, в храме ли Покрова — все было под рукою. И время от времени навещал коровник. О визитах его туда оповещал один из стольников. А всего придворного штата было у него близ пятисот человек. Он не знал и десятой части их, а потому каждый раз они представлялись ему, называя чин и имя.