Василий I. Книга вторая

Дедюхин Борис Васильевич

Хоромы себе он поставил трехжильные: два круглогодичных жилья и верхняя еще, горняя надстройка — летняя. Но не избы, горницы, повалуши и сенники, из которых состояли хоромы, не богато изукрашенные всходни-крыльца с кувшинообразными стояками и остроконечными, кровлями, не изукрашенные резьбой ворота большого двора, посреди которого и стояло, по русскому обыкновению, жилье, а дорога, ведшая к владельцу, прежде всего говорила о том, что хозяин тут радетельный, мощеная, с канавками по бокам, чистая и в дождь и в снег.

«У меня

таких в Кремле нет», — с завистью подумал Василий, но вместе и утвердился в правильности своего выбора: таким и должен быть великокняжеский наместник. А еще похвалил себя за решение самолично навестить Снабдю, а не затребовать его к себе во дворец.

Когда приехал без предупреждения великий князь Снабдя сидел в горнице, читал Псалтирь На нем была обычная исподняя одежда для дома узкий короткий, до колен, зипун из белой тафты Услышав цоканье копыт на мостовой, одел на себя кафтан, длинный, до икр, с длинными же, в складках, рукавами. А когда понял, кто приехал, то и третью одежду накинул на себя — широкую в плечах ферязь.

— Богато живешь! — произнес будто бы с упреком Василий, и Снабдя не знал, как расценить это, припал на колено перед высоким гостем. А тот наметанным взглядом схватил и то, как одет боярский сын: разглядел сразу, что зипун не из крашенины, а из привозного атласа и с воротником, разукрашенным обнизьем — шитым жемчугом, что и кафтан сшит не до пят, дабы видеть все могли раззолоченные сапоги, что ферязь не абы каким мехом подбита — куньим.

— Вот почему тебя Красным прозвали — наряжаться любишь! — В голосе великого князя прослушивалась лишь добродушная усмешка, и Снабдя поднялся с колена, ответил с большой серьезностью:

— Ко мне такое рекло присмолилось, когда я на рать с Дмитрием Ивановичем собирался. Кольчугу-то все одевали поверх рубахи да козлиной кожи, а я, отрок неразумный, прямо на голое тело. Ну и стал красным, как рак, кипятком обваренный.

— Э-э нет, боярин, знаю я, за что Красным тебя сотоварищи прозвали: как перешли Дон, стали исполчаться для битвы с Мамайкой, ты ту кольчугу Максиму отдал.

Тут только заметил Снабдя скрывавшегося за спиной великого князя боярина Максима, смутился и покраснел — верно, что как ошпаренный кипятком рак. Объяснил спотыкающимся голосом:

— Дэк… это, великий князь, мой побратан — Максим-то твой. Мы с ним тогда крестами нательными поменялись… Братом крестным он мне сделался, все одно что одноутробным… — Но видно, самого Снабдю объяснение не удовлетворило, побоялся, видно, что в хвальбе его могут заподозрить. Он помолчал в задумчивости, мотнул головой и продолжал уже голосом твердым, словно бы встряхнувшись в душе, набравшись решимости: — Дэк, бывает же и так: живут как братья, а считаются как жиды, особенно если ангел смерти поблизости начнет летать, как тогда… Просто тяжела и велика мне была та кольчуга, скажи, Максим?

— Да, — подтвердил его побратим, — тебе ведь тогда пятнадцатое лето шло, тела ты еще

не набрал, а я постарше.

— Дэк, и покрупнее ты от роду, помогутнее.

Снабдя проводил гостей с красного крыльца через повалушу и сенник на заднее, которое тоже было крытым и с резными подпорками.

— Крепко живешь! — снова похвалил Василий, оглядывая двор с дворищем, гуменник с пожнями, скотные клети и хлебные амбары.

— С умом собину нажить, а без ума — растерять, — вставил Максим.

— Собинка моя славна, это так, да собник-то я плохой, середка на половинку…

— Будешь полным хозяином своей собины, коль послужишь мне, — подвел великий князь к цели своего приезда и сказал, что Максим, вернувшись вчера из Нижнего, посоветовал именно Снабдю назначить туда наместником.

— Конечно, свое прироженье нельзя вести к порухе, — несколько неопределенно ответил боярин, то ли свою собственную собину имея в виду, то ли Нижегородское княжество, сроднившееся теперь с Московским.

— Сейчас ты дитя боярское, — стал увещевать Максим, испугавшись, что побратан его откажется от великокняжеской чести, — а там сразу станешь человеком знаемым.

— Это так, — понятливо согласился Снабдя, — Жила у меня в селе бабка, никому не ведомая, мало кто и прозвание-то ее знал. Ушла она два года назад в лес по ягоды, по сей день ходит. И по сей день говорят о ней: вспоминают, какая она, по имени-отечеству величают…

— Верно заключаешь, Владимир Данилович, дело я тебе предлагаю небезопасное, однако верю, что не сгинешь, как та бабка. По рукам, что ли?

— По рукам, великий князь! Будем хранить-снабдевать отчину деда твоего.

— Снабдевать?.. Вот, значит, откуда твое второе прозвание?

— Нет, просто я больше всех в своем доме молитв помнил, дедушка меня за это любил и Снабдей называл.

— Ну да, значит: снабжен ты от Бога разумом, так? — заключил весело Максим.

Все трое рассмеялись, довольные ладным окончанием разговора. А затем нашлись в погребах боярина хлебное вино, пенная брага, сыченые меда — закрепили сговор недолгим, но утешным застольем, благо был еще только канун заговенья.

Домочадцы Снабдины оказались гораздыми песни играть — без гусельников, без волынщиков, только складным подыманием голосов.

Стоят санки у лесенки,—

повел неторопливо начинщик, его поддержал тейнер:

Хотят санки уехати.

А тут и другие голоса стали подмазываться:

Ладу, ладу,

Кому мы поем, Тому честь воздаем. Стоят санки Сонаряжены. Слава!