Василий I. Книга вторая

Дедюхин Борис Васильевич

Василий велел Максиму вести расспросы людей, а сам сидел в сторонке, вдумчиво слушал, изредка сам ронял словцо.

Первым подошел к красному крыльцу великокняжеского дворца высокий, статный паробок. Глядел перед собой прямо, безбоязненно, на ходу хрустел сочным, спелым яблоком.

— Оголодал, что ли? — спросил Максим.

— Не то чтобы… Уж больно наше московское яблочко сладко, особенно с морозца.

— Москвич, значит?.. Чей же холоп был? Как невольником стал? Прозывать как? Который год от роду?

Паробок перестал хрустеть, зажал в кулаке огрызок.

— Двадцать другой год мне

идет… Митя Кожух я, холоп Якова Петелина, утятником был у него.

Василий знал богатого переяславского вотчинника Петелина, велел:

— Отправить боярину.

— Не надо, великий князь! — пал на колени и стукнулся лбом о землю Митя Кожух. И фрязин заволновался, но Максим урезонил обоих:

— По уговору между князьями и боярами на Руси кто купил полонянина, тот берет цену по целованию, а из своего плена отпускает без откупа.

Митя Кожух, не вставая с земли, снова попросил:

— Не надо, великий князь! Сын Петелина Иван Хлам продал меня вот ему, купцу этому…

— Как так? — обернулся Василий к фрязину. — Стало быть, ты его второй раз продаешь, а может, потом еще и у меня купишь?

Фрязин заметался взглядом, не зная, у кого поддержку найти и что в оправдание сказать. Ничего не нашел умнее, как вытаращить бесстыжие глаза и рассудить:

— Раб, оставшийся без господина, торопится найти себе нового повелителя, на то он и раб. А я ему споспешествую.

— Довольно! — оборвал в нетерпении фрязина великий князь и повернулся к Ивану Кошкину: — Разберись!

Следующий паробок тоже отказался возвращаться к своему бывшему владельцу, но по другой причине:

— Беглый я. Сотом меня звать, потому как всю жизнь в бортниках. В Ярославле жил, взял у резоимца рубль один на год, обязался платить рост по расчету, как идет на пять шестой [93] . А тут пожар в нашем лесу случился от молоньи, все мои бортные знаки погорели, не достал я меду. Деньги по росту легли, опять на пять шестой пошло, уже задолжал я ему целых два рубля. Попросил я резоимца возместить долг изделием моим…

93

Ростовщик (резоимец) дал Соту рубль под проценты (рост) из расчета 20 копеек (на пять шестой) в год.

— А он что? — Максим проникся участием. — Не согласился?

— Согласился. Похотел, чтобы я у него во дворе холопствовал. Куда деваться, одел я ярмо его, а потом гляжу — чем больше гнусь, тем сильнее в кабалу залезаю. Взял и убег. Сначала за Волгу, потом через Камень [94] в степь, попал за рубеж да и угодил из огня в полымя… Спасибо вот добрый человек вызволил.

Недолгая тишина установилась. Василий задумался, как поступить. Несвободные люди, бежавшие в другие княжества, должны непременно выдаваться прежнему хозяину за твердое вознаграждение — два рубля. Услышав об этом, Сот тоже повалился к ногам великого князя.

94

Камень — Уральские горы.

Василий подозвал

дьяка Ачкасова:

— Зачти, Тимофей.

Дьяк достал нужный пергаментный свиток, развернул его и огласил:

— «Холопа, раба, татя, разбойника, душегубца выдавать по исправе…»

— Как — «душегубца»?! — перепугался Сот.

— Значит, так же, как душегубец, должен быть передан в Ярославль.

— Но я же пять лет в бегах!

Ачкасов бесстрастно объяснил:

— «Холопу и рабу суд от века».

— «От века»? Бессрочный, значит?

— Да, кто холопом родился, тот холопом и умрет, если долгов заплатить не умеет, — объяснил Максим, а Василий знак рукой сделал: «Разобраться!»

Сот отошел в сторону, встал рядом с Кожухом, а Иван Кошка успел подмигнуть ему: «Не робей!»

— Я полный челядин, — начал рассказ следующий пленник, — и жена моя полница, и сын с нами. Вся холонья семья наша беглая, потому как…

— Довольно! — Максим повторил слово великого князя, но только голосом увещевательным, а не жестким. — Беглые возвращаются хозяину по два рубля за голову.

— Как «два», как «два»? Я за эту семью восемь рублей заплатил, да потрава какая еще, — всполошился фрязин. Но тут же два стражника по знаку Максима негрубо, но властно взяли его с двух сторон за рукава шелкового, расшитого золотом халата. Теперь только окончательно осознал он, что понимает далеко не все из происходящего.

Василий усмехнулся.

— Не умирай раньше времени, фрязин Сколько же ты за других платил на невольничьем рынке?

— Вот за этого холопа с женой три рубля… А этого холопа тоже с женой — за пять… Цены все уреченные, как сговорился, так и платил…

Покончили с беглыми, начали пытать всех остальных холопов, людей потяглых, несвободных. Были среди них приданные, купленные, были играмотные, перешедшие к другому владельцу по писаной грамоте. Но попался один холоп-вотчинник, бывший слуга боярский, отпущенный и вознагражденный за верную службу. Были среди холопов бортники, садовники, псари, рыболовы, повара, хлебники — умелый, к труду приученный, нужный в княжестве народ. Лишь один попался изжившийся, ветхий денми, на вопрос, какой нынче день, ответил:

— Не знаю.

— А месяц?

— Кто же его знает…

— Ну, а год-то хоть какой?

— Должно… Нет, не знаю.

Видно, остановилось для него время, не ведет он ему счета. Однако же не все на свете перезабыл. Когда Максим сказал, какой год от сотворения мира идет сейчас, озарился:

— Значит, сто лет нам жить осталось!

Дошел черед до крестьян. Это были люди вольные, платившие князьям, боярам или монастырям натуральный оброк. Они и держали себя иначе, не суетно, говорили рассудливо, обстоятельно.

— Ельцовские мы, — рассказывал Огонь Посельский. — Трудная жизнь на порубежье. Монахи и те утекли в дальние леса. Да и то бывало: отдыхает чернец после утрени, вдруг будит его страшный вой — то татары обитель божью грабят. А страдному хрестьянину вовсе невмочь. Выедет пахать — невесть откуда хищные степняки налетят, того и гляди, оратая самого убьют. А не убьют, так вот, как нас, в полон заберут… Увезли татары сначала в свои вежи, потом в Кафу… были вольные хлебопашцы, ржу сеяли, три поля держали, да вот рабами изделались.