Василий III

Артамонов Вадим Иванович

–  Ерёмка!

В мельнице затихли. Кто-то толкнул дверь, забарабанил. Анисим снова позвал:

–  Ерёмка, скажи, куда Настю подевал?

–  Аниська, открой!
– вместо ответа выругался тиун и затряс дверь.

–  А вот не открою, - злорадно рассмеялся Анисим.
– Спалю я вас за Настасью.

Раздался голос егеря Тимохи:

–  Здесь твоя Настя, Аниська, забери её!

–  Врёшь, пёс, - не поверил ему Анисим.
– Если там она, пущай отзовётся.

В мельнице зашептались. Потом с угрозой заговорил

тиун:

–  Открой, Аниська, пока добром просим. Аль забыл, как били!

–  Того не запамятовал, - оборвал Анисим.
– Отныне конец твоим глумлениям над нами, смердами. И дружкам твоим та же судьба, что и тебе, мучитель! Слышишь?

–  Ну погоди, выберемся, отправим тебя к твоей Насте в омут, - выкрикнул Тимоха.

–  А-а!
– вскрикнул Анисим и сунул горевший жгут в сено. Огонь вспыхнул, охватил дверь. Обжигая руки, Анисим поднёс жгут к стрехе. Пламя лизнуло брёвна, весело заплясало, а Анисим бегал вокруг мельницы, поджигал солому на крыше, приговаривал:

–  Горите, горите, не человеки, звери.

Ржали, рвались с повода кони. Опомнился Анисим, кинулся коней отвязывать.

–  Вы-то за хозяев не в ответе!

Потом отошёл к запруде, угрюмо смотрел, как, охваченная огнём, горит старая мельница. Плакал в лесу филин. Чернел заросший омут.

В Москве набатно ударил колокол. Анисим повернулся, медленно побрёл с пожара.

Звенигород - не Москва. Звенигород - город тихий, дремотный. Даже удивительно, отчего Звенигородом именуется. Миновал Анисим улицу, другую, редкий прохожий встретится. На Анисима глаза пялят. В Звенигороде каждый друг друга знает, новый человек приметный.

Вот двор боярина-воеводы. Тын бревенчатый, ворота крепкие, тесовые. По-над тыном трава высокая, лопухи ушастые. За боярским подворьем торговая площадь с рядами и лавками. Рубленная из брёвен церковь одношатровая. Кабацкая изба наполовину в землю влезла, дверь нараспашку. Рядом, под деревом, телега оглоблями к небу. Кони выпряжены, тут же траву щиплют.

Дело к обеду. У Анисима живот подвело. Вчерашнего дня как выпросил у трёх бродячих монахов корку хлеба, так с той поры в рот маковой росинки не перепало.

Недолго раздумывал Анисим, вошёл в кабак. Со света темно. Постоял у порога, пока глаза свыклись.

В кабацкой избе пусто. Сидит один мужик, цыгановатый, кудри смоляные, борода подстриженная, а напротив него баба-кабатчица, мордастая, ядрёная.

Глянул мужик на Анисима, пальцем поманил:

–  Ходи сюда!

Не стал Анисим дожидаться второго приглашения, уселся на лавку рядом с мужиком. Тот кивнул бабе:

–  Налей-ка щец и каши сыпни, да не скупись, вели полну миску. Я платить буду. Аль не видишь, изголодал малый.

И пока кабатчица ставила на стол глиняную миску с горячими щами, мужик выспрашивал у Анисима:

–  Откель бредёшь и как зовут?

Глазища у мужика чёрные, жгут Анисима насквозь.

–  С-под Москвы я, а именем

Аниська. А ты откуда родом?

–  А меня, коли хошь, кличь Фролкой, боле тебе знать ничего не надобно.

И, ожёгши Анисима глазищами, закончил прибауткой:

–  Зовут зовуткой, летаю, молодец Аниська, соколом, не уткой.
– И подморгнул.
– Рано знать всё хочешь.

Не стал Анисим в расспросы лезть. Не хочет сказывать - и не надо.

Дождался Фролка, пока Анисим насытится, из-за стола поднялся, волос поправил.

–  Хошь, Аниська, со мной? Возьму.

Из Звенигорода ушли вдвоём. Новый товарищ у Анисима весёлый; шапочка набекрень, рубаха с портами новые, на ногах сапоги, не лапти. Шагает себе Фролка бойко, насвистывает. Анисиму не скучно. В душе решил: не отстану от него. Куда Фролка, туда и его, Анисима, путь.

Удивляется Анисим, везде у Фролки знакомые выискивались, и в Звенигороде, и в деревнях, что по пути миновали. Гадает Анисим, какие слова Фролка сказывает мужикам, отведёт одного, другого в сторону, пошепчется с ними и снова идёт, насвистывает. Полюбопытствовал, а тот отрезал:

–  Жуй, Анисим, пирог с грибами да держи язык за зубами.

Кто знает, куда бы привёл Фролка Анисима, не случись дорогой лиха…

* * *

Беда нагрянула нежданно, от Звенигорода недалеко и отойти успели, вёрст двадцать. Размоталась у Анисима обора лаптя, присел на обочине, бечёвку затянул, встал, притопнул и насторожился. В кустах вроде слабый стон раздался. Прислушался. Так и есть, стонет кто-то. Фролка с Анисимом ветки раздвинули, увидели, лежит человек. Анисим всмотрелся и обомлел, узнал.

–  Фролка, так это же князя Курбского челядинец.

–  Неужто?

–  Мне ли не знать, когда от него палки довелось испробовать. Его князь Семён в Литву с собой забрал. И как он тут очутился?

–  Ладно, чего теперь гадать, берись, к дороге вынесем, перевяжем.

Вдвоём они подняли челядинца, вытащили из кустов. Фролка рубаху на раненом разорвал, припал ухом к груди и тут же поднял голову.

–  Не дышит. Ножом били.

Из-за пазухи убитого вытащили пергаментный свиток.

–  Гляди, никак грамота, - удивился Фролка и взглянул на Анисима.
– Ты в письменах разбираешься? Жаль. Коли б умел, прочли, о чём тут написано.

По дороге зацокали копыта. Оглянулся Анисим - рядом дружинники. На Фролку глаза перевёл, а того уже нет рядом, бежит к лесу, кричит на ходу Анисиму:

–  Ти-кай!

Побежал Анисим следом, да разве от верхового уйдёшь. Налетел дружинник, саблей грозит:

–  Ну-тко, ещё побежишь - срублю.

Подъехали остальные дружинники. Обомлел Анисим, поперёк седла у одного лежит окровавленный Фролка. Дружинники меж собой переговариваются: