Василий III
Шрифт:
Однажды проснулся Анисим от предчувствия чего-то. Небо звёздами высветило, воздух свежий, и по всей степи в высоких травах кузнечики стрекочут. Ухо Анисима уловило далеко-далеко редкий собачий лай. Поднял голову Анисим, сел, долго вслушивался. Да, так и есть, псы перебрёхиваются. Обрадовался Анисим: село близко. И тут же затеплилась надежда.
«А может, это становище казачье?»
Начало светать. От реки потянуло дымом. Теперь Анисим знал: надо идти вперёд, там жильё. Заалело на востоке. Солнце высунулось краем из-за
Завьюжило-Занесло Москву снегом. Сугробы под боярские оконца, а у простого люда и до стрехи достало.
Мальчишки рады, бегают на лыжах; по речкам и прудам расчистили снег, на санках забавляются либо деревянные полозки-коньки к лаптям привязали, скользят.
Дровнями дороги накатаны, а к прорубям и колодцам по глубокому снегу бабы тропки протоптали…
Узнал Степанка, что вскорости войску выступать к литовской границе, встревожился. Ну как уйдёт и Аграфену не увидит? Сколько раз порывался проведать, да всё не осмеливался. Теперь же решился:
«Эх, была не была, пойду! Нынче боярин Версень меня в клеть не кинет. Чать, не забыл, государь за меня, Степанку, вступился…»
Идёт Степанка в шубейке и валенках, на голове шапка меховая тёплая, никакой мороз не страшен. Под ногами снег поскрипывает, пар изо рта валит. Над избами и теремами сизый дым столбами подпирает чистое небо.
Чем ближе к подворью боярина Версеня, тем отчего-то медленнее переступают Степанкины ноги. Закралось сомнение: может, не ходить? А что, коли Аграфена, если и не забыла его, признать не захочет?
Так размышляя, и к боярским хоромам подошёл. Вот они! Ворота нараспашку. Караульный мужик тут же переминается с ноги на ногу. Завидел Степанку, дорогу заступил, заорал:
– Не пушу!
Приостановился Степанка, заглянул во двор, обомлел. Сам боярин Иван Никитич Версень стоит на высоком крыльце, заложив руки за спину.
На крик воротнего мужика обернулся, встретился взглядом со Степанкой, взвизгнул по-дикому, затопал:
– Кузька, спускай на него псов, бей дубинкой!
Не стал Степан дожидаться расправы, пустился наутёк от боярского подворья.
Благо, хоть Аграфена его позора не видела, то-то стыд был бы. Поди, Степан помнил, как сулил ей в знатные выбиться…
Минул месяц.
Покидали полки Москву, уходили к литовской границе, чтобы по весне начать боевые действия. Шли на Литву конные и пешие ратники, на санях и лыжно. Огневой наряд весь на салазки поставили. За войском бесчисленный обоз с пороховым зельем и ядрами, провиантом и одеждой про запас.
Растянулись
Идут полки с песнями. Послал государь на Литву силу великую. Вели полки воеводы Шемячич с Яковом Захарьевичем.
Всей Москвой провожали воинов. Люд вдоль дороги толпами. Мальчишки на деревьях - что воробьиная стая. Бабы воют. Чать мужиков не на блины провожают. На смертоубийство.
– Бе-е-да!
– охает горбун и тянет шею.
Ему из-за спин ничего не видно, и горбун выбирается из толпы.
Древний дед вздыхает:
– Оно известно, брань. Коли не сабля, так копьё либо стрела сыщут…
Ему вторит мужик:
– Ныне пушечный бой серпом косит ратников…
– Чего уж, напридумали всякого и всё на люд, - произносит стоящий рядом купец.
Баба впереди купца всплеснула ладошками:
– Ахти, милые, в такую-то лютость!..
А холода и впрямь не слабеют, хоть и за вторую половину апреля перевалило.
Михайло Плещеев принёс государю челобитную жалобу на Версеня. Бесчестил-де его боярин и бранными словами обзывал за то, что Берсеневы смерды к нему, Михаиле Плещееву, ушли.
Он же, Плещеев, вины за собой не чует, ибо смерды землю Берсеневу покинули в Юрьев день.
Просил Михайло за обиду наказать боярина Версеня.
Тут ещё оружничий Лизута слезу пустил. Берсенев тиун по указке своего боярина увёл Лизутиных крестьян.
Позвал Василий к себе на суд Плещеева с Лизутой и Версеня. Те явились, великому князю поклон отвесили, а друг с другом не здороваются, косятся.
Василий их встретил сурово, стоять оставил, сам в кресле сидит, исподлобья каждого оглядывает. Те в шубах расшитых, длиннополых, воротники стоячие до подбородков, шапки высокие, на посохи опираются. Михайло Плещеев и Лизута ждут: великий князь с Версеня спрос учинит. Однако взгляд у Василия добродушно-насмешливый и голос такой же:
– Почто перегрызлись меж собой, как недруги? Вот ты, Михайло, на Ивашку Версеня челом бьёшь, тот словом тебя обидел; ты, Лизута, на Версеня в обиде за смердов; ну, а Ивашка ответно на тебя, Михайло, недовольство таит.
Откинулся Василий на спинку кресла, постучал костистым пальцем по подлокотнику. И не поймёшь, то ли ждёт от бояр слова ответного, то ли сам ещё будет речь держать. Повременил, снова заговорил:
– И вам мой сказ, бояре, таков. Вы друг на друга зла не держите, коли ваши смерды Юрьево время соблюли и с земли на землю перешли. С челобитными по такому случаю ко мне не заявляйтесь. А вот ежли указ порушите да Юрьев день не выдержите, принимать будете смердов, за то спрос особый… Ну а ты, Ивашка, коли Михаилу ещё станешь бесчестить, накажу.