Василий III
Шрифт:
– Полно тебе, мать, плакаться! Ты-то, Андреюшка, как поживаешь? Не женился ещё?
– Не привелось.
– Что ты, старый, пристал к нему со своей женитьбой? Обзавестись новой женой недолго. А вдруг старая объявится?
Пётр тяжело вздохнул.
– Сколько тебе лет-то, Андреюшка?
– Двадцать шесть.
– В эту пору самоё время детей нянчить. Неприятный для Андрея разговор прервался приходом Афони и Ульяны. Увидев гостя, Ульяна смутилась.
– Эк ты раздобрела, Ульяна!
Авдотья ласково погладила дочь по плечу.
– Бабы бают: неспроста это, двойню должна принести!
– Почто звал меня, Афоня?
– Дело есть.
– Куда?
– К воеводе Ивану Овчине. Он и скажет нам, что нужно делать.
Сели за стол. Авдотья подала белёные щи [157] да пареную репу. Пётр с печи не слезал, но внимательно прислушивался к тому, что говорилось за столом.
– Афонюшка, зачем это вы потребовались воеводе?
157
Постные щи, заправленные молоком.
– Сам не знаю пока, отец.
– Не приведи Господи в поход куда идти. Пропадём мы без тебя.
– Насчёт похода слухов никаких не было.
– В нынешние времена в любой день ворог нагрянуть может. Великий-то князь мал, с ним и до беды недалеко.
– А думные-то бояре на что? Захарьин, Тучков, Шигона, братья Шуйские… Все они и при Василии Ивановиче в думе были.
– Ты, Андреюшка, на бояр-то больно не надейся. Всегда и во всем они блюдут прежде всего свой интерес, а не государственный. Им при юном-то великом князе ой как вольготно! А вот простому люду боярская вольница боком выйдет, обдерут дочиста, как тати. Сказывали старики про былые времена, когда удельные князья да бояре в силе были: грызлись они меж собой, а Русь вороги терзали. И ныне бы так не стало, вот чего боязно.
– Так ведь не одни бояре правят Русью. Великая-то княгиня на что?
– Баба, она и есть баба. Что с неё спросишь?
– От этой бабы всего ожидать можно. Эвон как быстро она разделалась с Юрием Дмитровским!
– Афоня отложил в сторону ложку.
– В народе слух бродит, будто зло это родич княгини Михайло Глинский сотворил. Он, вишь, злодей из злодеев. Бают, якобы он лихим зельем Василия Ивановича свёл в могилу… Со своими-то родичами Глинские ловки воевать. Посмотрим, как они крымцам да литовцам противостоять станут.
– О том, отец, один Господь Бог ведает. Пора нам идти, Андрей.
Похоронив брата, Андрей Иванович решил задержаться в Москве до сорочин Василия Ивановича. Поминки в доме удельного князя превратились в ежедневные попойки с участием как собственных бояр и детей боярских Старицкого уезда, так и московских гостей. Вина не жалели: удельному князю хотелось предстать пред московским боярством богатым и тороватым.
Княжеский шут Гаврила Воеводич, звеня бубенчиками, нашитыми на тёмно-зелёный рогатый колпак, вышел по нужде во двор. В голове шумело от выпитого вина, руки и ноги побаливали: хлеб шута не из лёгких, за день пришлось немало покувыркаться и покривляться на потеху пьяных бояр. Завернув за угол дома, карлик увидел двух молодцев, которых первоначально принял за гостей Андрея Старицкого.
– А вот и я… - тоненьким голоском пропищал Гаврила и осёкся. Тяжёлая рука зажала его рот, от запихнутой тряпицы стало трудно дышать. Тот, что стоял за спиной усатого мужика, накинул на карлика мешок и взгромоздил его на спину товарища.
«Куда это они меня поволокли?
– со страхом подумал Гаврила.
– Хоть бы живота [158]
Шута освободили в пустом мрачном сарае. В свете витеня Гаврила увидел сидевшего на чурбане рослого, нарядно одетого человека, в котором не сразу признал воеводу Ивана-Овчину. Карлик подпрыгнул, перекувырнулся и запел тонким голоском:
158
Живот - жизнь.
– Довольно кривляться, Гаврила, - остановил его Иван.
– Шут я, а с шута какой спрос?
– Мы и с шутом шутить не станем. Говори правду: намеревается ли твой хозяин отнять власть у великого князя Ивана Васильевича?
– Нет, нет и нет!
– Правду ли молвил?
– Истинную правду. Только ведь среди бояр немало таких, которые готовы поднять Андрея Ивановича на великого князя. Они чуть не каждый день твердят ему, будто великий князь мал, а потому он должен стать государем всея Руси.
– Кто же из бояр поднимает Андрея Ивановича на великого князя?
– Да взять хоть князя Ивана Семёновича Ярославского. То же самоё говорят многие бояре и дети боярские Старицкого уезда.
– Ну а что Андрей Иванович?
– Ничего. Молчит да улыбается.
– Выходит, он согласен с ворогами государя?
– Слышал я разговор Андрея Ивановича с ближним человеком Фёдором Пронским. И сказал ему князь: я крест целовал Василию Ивановичу государства под великим князем не хотеть и клятву свою преступать не намерен.
– Ну а ежели Андрей Иванович послушается всё же своих советчиков?
– Откуда мне знать, что думает старицкий князь? Я говорю о том, что довелось услышать.
– Я, Гаврила, верой и правдой служу великой княгине и сыну её великому князю Ивану Васильевичу. Ежели хоть одна душа проведает о нашей с тобой беседе, живому тебе не быть. Запомни это. Согласен ли ты помогать мне?
– Согласен, воевода.
– Отныне ты должен внимательно прислушиваться к тому, о чём говорят вокруг старицкого князя. Коли услышишь худое слово о великой княгине или сыне её, передай мне самолично или через погребного ключника Волка Ушакова. Ну а не будет рядом Волка, скажи об услышанном князю Василию Фёдоровичу Голубому-Ростовскому.
Лицо карлика мгновение выражало удивление: эвон сколько вокруг его господина соглядатаев, но тут же приняло прежнее выражение.
– А гривну [159] дашь?
– В том не сомневайся, награда тебя не минует. Карлик радостно подпрыгнул и, приплясывая, залепетал:
– Я посеял конопель, а выросли раки, расцвели вороны…
– Ступай, Гаврила, но крепко помни наш уговор. Шут тотчас же исчез из сарая. Иван долго сидел молча, брезгливо скривившись. Афоня с Андреем почтительно стояли рядом.
159
Гривна - почти фунт серебра.