Василий Теркин. Стихотворения. Поэмы

Твардовский Александр Трифонович

В краю, куда их вывезли гуртом

В краю, куда их вывезли гуртом, Где ни села вблизи, не то что города, На севере, тайгою запертом, Всего там было – холода и голода. Но непременно вспоминала мать, Чуть речь зайдет про все про то, что минуло, Как не хотелось там ей помирать, — Уж очень было кладбище немилое. Кругом леса без края и конца — Что видит глаз – глухие, нелюдимые. А на погосте том – ни деревца, Ни даже тебе прутика единого. Так-сяк, не в ряд нарытая земля Меж вековыми пнями да корягами, И хоть бы где подальше от жилья, А то – могилки сразу за бараками. И ей, бывало, виделись во сне Не столько дом и двор со всеми справами, А взгорок тот в родимой стороне С крестами под березами кудрявыми. Такая то краса и благодать, Вдали большак, дымит пыльца дорожная. – Проснусь, проснусь, – рассказывала мать, — А за стеною – кладбище таежное… Теперь над ней березы, хоть не те, Что

снились за тайгою чужедальнею. Досталось прописаться в тесноте На вечную квартиру коммунальную. И не в обиде. И не все ль равно, Какою метой вечность сверху мечена. А тех берез кудрявых – их давно На свете нету. Сниться больше нечему.

Как не спеша садовники орудуют

Как не спеша садовники орудуют Над ямой, заготовленной для дерева: На корни грунт не сваливают грудою, По горсточке отмеривают. Как будто птицам корм из рук, Крошат его для яблони. И обойдут приствольный круг Вслед за лопатой граблями… Но как могильщики – рывком — Давай, давай без передышки, — Едва свалился первый ком, И вот уже не слышно крышки. Они минутой дорожат, У них иной пожарный на́вык: Как будто откопать спешат, А не закапывают навек. Спешат, – меж двух затяжек строк, — Песок, гнилушки, битый камень Кой-как содвинуть в бугорок, Чтоб завалить его венками… Но ту сноровку не порочь, — Оправдан этот спех рабочий: Ведь ты им сам готов помочь, Чтоб только все – еще короче.

– Ты откуда эту песню

Перевозчик-водогребщик, Парень молодой, Перевези меня на ту сторону, Сторону – домой…

Из песни

– Ты откуда эту песню, Мать, на старость запасла? – Не откуда – все оттуда, Где у матери росла. Все из той своей родимой Приднепровской стороны, Из далекой-предалекой, Деревенской старины. Там считалось, что прощалась Навек с матерью родной, Если замуж выходила Девка на берег другой. Перевозчик-водогребщик, Парень молодой, Перевези меня на ту сторону, Сторону – домой… Давней молодости слезы. Не до тех девичьих слез, Как иные перевозы В жизни видеть привелось. Как с земли родного края Вдаль спровадила пора. Там текла река другая — Шире нашего Днепра. В том краю леса темнее, Зимы дольше и лютей, Даже снег визжал больнее Под полозьями саней. Но была, пускай не пета, Песня в памяти жива. Были эти на край света Завезенные слова. Перевозчик-водогребщик, Парень молодой, Перевези меня на ту сторону, Сторону – домой… Отжитое – пережито, А с кого какой же спрос? Да уже неподалеку И последний перевоз. Перевозчик-водогребщик, Старичок седой, Перевези меня на ту сторону, Сторону – домой…

1965

В самый угол шалаша

В самый угол шалаша, Где остывшая солома, Забирается душа, Чтоб одной побыть ей дома; Отдышаться от затей И обязанностей ложных, От пустых речей, статей И хлопот пустопорожних; И не видеть их лица — Резвых слуг любой эпохи: Краснобая-подлеца, Молчаливого пройдохи; Полномочного скота, Групповода-обормота, Прикрепленного шута И внештатного сексота… Дайте, дайте в шалаше, Удрученной злым недугом, Отдохнуть живой душе И хотя б собраться с духом…

1966

День прошел, и в неполном покое

День прошел, и в неполном покое Стихнул город, вдыхая сквозь сон Запах свежей натоптанной хвои — Запах праздников и похорон. Сумрак полночи мартовской серый. Что за ним – за рассветной чертой — Просто день или целая эра Заступает уже на постой?

1966

Июль – макушка лета

Июль – макушка лета, — Напомнила газета, Но прежде всех газет — Дневного убыль света; Но прежде малой этой, Скрытнейшей из примет, — Ку-ку, ку-ку – макушка — Отстукала кукушка Прощальный свой привет. А с липового цвета, Считай, что песня спета, Считай, пол-лета нет, — Июль – макушка лета.

1966

Просыпаюсь по-летнему

Просыпаюсь по-летнему Ради доброго дня. Только день все заметнее Отстает от меня. За неясными окнами, Словно тот, да не тот, Он над елками мокрыми Неохотно встает. Медлит высветить мглистую Дымку – сам не богат. И со мною не выстоит, Первым

канет в закат. Приготовься заранее До конца претерпеть Все его отставания, Что размечены впредь.

1966

Есть имена и есть такие даты

Есть имена и есть такие даты, — Они нетленной сущности полны. Мы в буднях перед ними виноваты, — Не замолить по праздникам вины. И славословья музыкою громкой Не заглушить их памяти святой. И в наших будут жить они потомках, Что, может, нас оставят за чертой.

1966

Листва отпылала

Листва отпылала, опала, и запахом поздним Настоян осинник — гарькавым и легкоморозным. Последними пали неблеклые листья сирени. И садики стали беднее, светлей и смиренней. Как пот, остывает горячего лета усталость. Ах, добрая осень, такую бы добрую старость: Чтоб вовсе она не казалась досрочной, случайной И все завершалось, как нынешний год урожайный; Чтоб малые только ее возвещали недуги И шла бы она под уклон безо всякой натуги. Но только в забвенье тревоги и боли насущной Доступны утехи и этой мечты простодушной.

1966

Я знаю, никакой моей вины

Я знаю, никакой моей вины В том, что другие не пришли с войны, В том, что они – кто старше, кто моложе — Остались там, и не о том же речь, Что я их мог, но не сумел сберечь, — Речь не о том, но все же, все же, все же…

1966

Стой, говорю: всему помеха

Стой, говорю: всему помеха — То, что, к перу садясь за стол, Ты страсти мелочной успеха На этот раз не поборол. Ты не свободен был. И даже Стремился славу подкрепить, Чтоб не стоять у ней на страже, Как за жену, спокойным быть. Прочь этот прах, расчет порочный, Не надо платы никакой — Ни той, посмертной, ни построчной, — А только б сладить со строкой. А только б некий луч словесный Узреть, не зримый никому, Извлечь его из тьмы безвестной И удивиться самому. И вздрогнуть, веря и не веря Внезапной радости своей, Боясь находки, как потери, Что с каждым разом все больней.

<1966>

Береза

На выезде с кремлевского двора, За выступом надвратной башни Спасской, Сорочьей черно-белою раскраской Рябеет – вдруг – прогиб ее ствола. Должно быть, здесь пробилась самосевом, Прогнулась, отклоняясь от стены, Угадывая, где тут юг, где север, Высвобождая крону из тени… Ее не видно по пути к царь-пушке За краем притемненного угла. Простецкая – точь-в-точь с лесной опушки, С околицы забвенной деревушки, С кладбищенского сельского бугра… А выросла в столице ненароком, Чтоб возле самой башни мировой Ее курантов слушать мерный бой И города державный рокот. Вновь зеленеть, и вновь терять свой лист, И красоваться в серебре морозном, И на ветвях качать потомство птиц, Что здесь кружились при Иване Грозном. И вздрагивать во мгле сторожевой От гибельного грохота и воя, Когда полосовалось над Москвой Огнями небо фронтовое. И в кольцах лет вести немой отсчет Всему, что пронесется, протечет На выезде, где в памятные годы Простые не ходили пешеходы; Где только по звонку, блюдя черед, Машины – вниз – на площадь, на народ, Ныряли под ступенчатые своды И снизу вырывались из ворот. И стольких здесь она перевидала, Встречая, провожая всякий раз, Своих, чужих – каких там ни попало, — И отразилась в стольких парах глаз, По ней скользнувших мимолетным взглядом В тот краткий миг, как проносились рядом… Нет, не бесследны в мире наши дни, Таящие надежду иль угрозу. Случится быть в Кремле – поди взгляни На эту неприметную березу. Какая есть – тебе предстанет вся, Запас диковин мало твой пополнит, Но что-то вновь тебе напомнит, Чего вовеки забывать нельзя…

1966

Такою отмечен я долей бедовой

Такою отмечен я долей бедовой: Была уже мать на последней неделе, Сгребала сенцо на опушке еловой, — Минута пришла – далеко до постели. И та закрепилась за мною отметка, Я с детства подробности эти усвоил, Как с поля меня доставляла соседка С налипшей на мне прошлогоднею хвоей. И не были эти в обиду мне слухи, Что я из-под елки, и всякие толки, — Зато, как тогда утверждали старухи, Таких, из-под елки, Не трогают волки. Увы, без вниманья к породе особой, Что хвойные те означали иголки, С великой охотой, С отменною злобой Едят меня всякие серые волки. Едят, но недаром же я из-под ели: Отнюдь не сказать, чтобы так-таки съели.