Васька

Семенов Сергей

– - Так-то вот, ты очень не тужи; что ни выйдет, все хорошо будет… Ну, я пойду…

Нагнувшись к Ваське, она осторожно натянула на него съехавшую с него одежину, которой он был укрыт вместо одеяльца, и поднялась с места.

– - Не горюй же шибко-то, -- опять обратилась она к Прасковье.
– - Божья воля, Бог знает, что лучше-то!

– - Ладно, спаси Христос, что навестила; дай Бог тебе доброго здоровья.

Старуха вышла вон из избы. Прасковья проводила ее и вернулась опять в избу. Матвей в это время опять перевернулся так, что полати заскрипели.

Прасковья принялась натирать

мальчику грудь салом.

XIV.

Было уж довольно поздно. Огни по деревне загасли, и на улице сделалась полная темнота. И у Стрекачевых убавилось свету. Прасковья загасила лампу и зажгла лампадку перед образом. Она сидела около больного и то подавала пить, то натаскивала на него покрывала, то еще чем-нибудь помогала. Васька минуты не лежал спокойно. Он метался, бредил, кашлял трудным сухим кашлем, и то стонал, то хныкал. Матвей тоже видимо не спал, так как доски полатей довольно-таки часто поскрипывали. Пропели первые петухи. Прасковья встала, отодвинула стол, приставила скамейку к лавке, где лежал больной, и хотела было прилечь, как полати снова заскрипели, и с них показались сначала ноги, потом туловище и голова. Матвей, слезши, подошел к столу и, обращаясь к Прасковье, проговорил:

– - Полезай на печку, ляг, а я тут посижу. Что ему давать-то?

– - Я тут лягу. Я спать не хочу, а так полежу.

– - Как не хочешь? Те ночи, чай, плохо спала, да эту-то не поспишь… Авось, я управлюсь с ним.

Прасковья помялась с минуту, потом проговорила:

– - Ну, вот чайку ему в случае дай, да не давай ему раздеваться-то, да тряпку-то, как высохнет, опять намочи. Ах Ты, Господи, Никола угодник, спаси и помилуй нас грешных!

И, глубоко вздохнув, Прасковья полезла на печку и улеглась там. В избе наступила полная тишина, ничем не нарушаемая. Васька лежал как будто уснувший; с печки доносилось ровное и спокойное дыханье Прасковьи; видимо она тоже спала. Матвей сидел, облокотясь на стол, и глядел то на сына, то на лампадку, горевшую перед старым закоптелым образом, на котором только и можно было различить легкий светлый значок, похожий на опрокинутый костылек и видимо изображавший нос святого. Он долго сидел молча, неподвижно; вдруг из груди его вырвался глубокий прерывистый вздох. Опнувшись на стол, он поднялся на ноги, боязливо оглянулся на печку и вдруг опустился на колени, вперил глаза в закоптелую икону и, истово крестясь, громким шопотом, исходящим из самой глубины его души, забормотал:

– - Господи!.. спаси и помилуй… нас грешных… Помоги поправиться моему Васеньке… Господи, поддержи меня… укрепи меня… Уставь на путь истинный… Господи… -- Но дальше у него не нашлось слов, и он только молча тряс головой. Вдруг он уткнулся головой в пол и глухо зарыдал…

Прошло с полчаса. Васька от чего-то испуганно вскрикнул и поднял голову. Матвей торопливо подскочил к нему и стал спрашивать, что такое с ним и что ему надо. Васька плакал и ничего не говорил. Матвей с тоскливым выражением на лице глядел на него и, подбирая самые ласковые слова, уговаривал его не плакать. Васька, наконец, отмахнулся от него рукой и стал звать мать. Матвей убедительно говорил ему, что мама спит, ее не нужно тревожить, она очень устала, но Васька ничего знать не хотел и только повторял:

– - Мама, мама, мама!

Матвей, наконец, подошел к печке и, тихо толкая жену, сказал:

– -

Прасковья! а, Прасковья! иди, он тебя зовет.

Прасковья торопливо вскочила с места и слезла с печки. Она подошла к мальчику и стала уговаривать его, чтобы он не плакал.

Мальчик перестал плакать и попросил пить. Прасковья напоила его, оправила ему изголовье, и он опять впал в забытье. Теперь он сделался спокойней. Прасковья, заметив это, прилегла к нему на его изголовье, а Матвей, кряхтя, полез на полати.

XV.

Наступил опять день. Прасковья поднялась и начала топить печку. Матвей принес воды и корму корове. Тогда только Васька проснулся. Проснулся он тихо, открыл глаза и долго лежал неподвижно. Жар у него упал, но весь он был такой слабый и истомленный; Прасковья подсела к нему, пощупала головку, грудочку и спросила:

– - Сынок, что у тебя болит-то теперь?

Васька медленно разомкнул ссохшиеся уста и хотел что-то сказать, но только промычал и повел головой из стороны в сторону.

– - Не хошь ли чего, андил мой?

– - По-и-сь!
– - слабо проговорил Васька.

– - Поись? Ах ты, мой соколик!
– - обрадованно воскликнула Прасковья и сорвалась с места.
– - Сейчас, сейчас, мой ненаглядный!

И она подскочила к суденке, достала с полки небольшую деревянную чашечку и, накрошив в нее баранок, залила их молоком. Потом, мешая это ложкой, подошла к столу и проговорила:

– - Мне тебя покормить иль сам встанешь поешь?

Васька потянул кверху голову. Прасковья чуть не кинула чашку, бросилась к нему помогать. Она посадила его к столу, обложила кругом одеждой и дала в руку ложку.

– - Ну, ешь, ешь, касатик! Поешь, може, совсем полегчает, Бог даст.

И она погладила его по голове и с сильно бьющимся от радости сердцем глядела, как Васька потянулся к чашке, поймал там кусок размокшей в молоке баранки и взял ее в рот. Долго и медленно он жевал ее и, наконец, проглотил. Он потянулся было другой раз, но вдруг бросил ложку и проговорил:

– - Положь меня, мамка.

– - Что ж ты, князек мой, съешь еще?
– - сказала Прасковья.

– - Не хочу, -- молвил Васька и повалился опять на постель.

Прасковья с глубоким вздохом и потемневшим лицом опять накрыла его одежиной, потом достала с бруса вчерашнее бабушкино яблоко и подала ему.

– - Ну, на яблочко, може, укусишь.

Васька взял яблоко, но не стал его есть, а так держал в руке. Он лежал, открывши глаза, и не плакал. Прасковья еще раз вздохнула и отошла к печке.

В избу вошел Матвей. Заметив чашку с едой перед мальчиком и яблоко в руке и его самого, лежащего спокойно с открытыми глазами, его глаза загорелись и на лице появилась самая живейшая радость. Он проворно скинул с себя кафтан и подошел к столу.

– - Что это, никак моему соколику полегче?

– - Немножко полегче. Поесть попросил, только почти ничего не ел: встал было, да опять завалился, -- сказала Прасковья.

– - Еще мочи нет. Вот, Бог даст, полежит маленько, еще поест. Так, что ли?
– - обратился Матвей к сынишке и уселся у него в ногах.

Мальчик ничего не сказал. Матвей продолжал:

– - Поправишься, я тебе чуни сплету, да скамейку сделаю, да сошьем тебе шубенку, и будешь ты зимой кататься на горе, как снег нападет… Будешь?