Вася Алексеев
Шрифт:
Извозчик остановился у Спасской части. На желтой приземистой каланче поблескивала медью каска пожарного. Возле подъезда, приосанившись, стоял городовой. Другой извозчик отъезжал от части, видно, только что доставили еще кого-то.
— Вылезайте, — сказал усач, — прибыли.
Когда Васю втолкнули в камеру, там было тесно от множества людей. Арестованные обернулись на стук засовов, и чей-то знакомый голос сразу окликнул его:
— Вася, сынок, и ты тут!
Дмитрий Романов — большой, худой и встрепанный — подошел к нему:
— Устраивайся
И уже шепотом добавил:
— Почти весь райком взяли, да еще сколько народа! У тебя нашли что-нибудь?
Вася отрицательно мотнул головой:
— Только «Капитал» указали в протоколе.
— Ну и держись так: не знаю, мол, и не ведаю ничего.
В камере было душно, арестованных набралось раза в два больше нормы, на нарах не хватало места.
Постепенно Вася привыкал к тюремному быту. Трижды в день приносили баланду или кипяток. Кого-то водили на допросы, кого-то вызывали «с вещами», и это значило, что в камеру он больше не вернется. Куда только попадет?
В тюрьму ©сё доставляли арестантов. От них товарищи узнавали о новостях. Аресты не испугали путиловцев, и грозный приказ военных властей тоже. Едва пустили завод, как он снова забастовал. Одним из требований было освободить арестованных. Пришедшие с воли в конце февраля рассказывали, что настроение рабочих боевое. На Путиловском не прекращаются забастовки и волнения, из мастерских вывозят на тачках ненавистных мастеров. Как в пятом году!
Васю на допросы водили редко. Серьезных материалов против него полиции не удалось раздобыть. Но и не отпускали. А неизвестность томила — тем сильнее, чем более бурными становились события на воле.
Как-то утром в камеру явился надзиратель в сопровождении нескольких городовых и стал читать список арестованных, которым надлежало собираться «с вещами». Вася, услышав свою фамилию, вздохнул с облегчением. Куда собираться, он не знал, но всё равно — предстояла перемена.
Вызванных оказалась изрядная группа, и в ней — многие путиловские большевики. Дмитрия Романова в их числе не было. Вася с грустью простился со своим наставником и другом. Когда они увидятся вновь? Может быть, скоро встретятся где-нибудь в далеком таежном селе два поселенца, а может быть, недобрая судьба в лице жандармского начальства разлучит их на долгие годы, если не навсегда.
Городовые вывели арестованных во двор и передали военному конвою.
— Становись! — раздалась команда. — На первый-второй рассчитайсь!
— Не иначе, в солдаты нас сдают, — тихонько сказал Васе сосед.
— Похоже…
— Отставить разговоры! — взревел унтер-офицер. — Смирна-а!
Уже на улице путиловцы узнали от конвойных, что ведут их в проходные казармы.
Казарма, куда их пригнали, могла вместить несчетное множество солдат, но помещение, отведенное вновь прибывшим, было изолированным — длинное и полутемное, заставленное двухэтажными дощатыми нарами, на которых сидели и лежали люди в штатской одежде. Окна выходили во двор и были забраны толстыми железными решетками.
Приход
— Ого, вашего полку прибыло!
— Гляди-ка, знакомые все лица!
В самом деле, проходные казармы оказались местом неожиданных встреч. Здесь были путиловцы и рабочие других заводов, поддержавших путиловскую стачку. Они встретили прибывших, как старых друзей. Да многие и были друзьями на самом деле. Вася с радостью бросился навстречу Павлу Шубину.
— Вот и свиделись, браток, — сказал тот, обнимая его. — Никак не могут жандармы нас с тобой разлучить.
Они знали друг друга уже не первый год — по заводу и по большевистскому подполью. Шубин был одним из тех, кто ввел туда Васю.
— Куда пойдем отсюда?
— Похоже, не миновать нам села Медведь, — сказал Павел. — Там ведь, знаешь, дисциплинарный батальон. Решили разделаться с нами без суда.
Мрачная слава села Медведь шла по России уже второе столетие — с аракчеевских времен.
— И что же, ты намерен туда идти? — спросил Вася.
— Я царю-батюшке не слуга.
— Ну и я тоже.
Оба улыбнулись, они хорошо понимали друг друга.
Население казармы всё пополнялось, во всяком случае той ее части, где на окнах были решетки. С очередной партией из Выборгской полицейской части прибыл Петя Александров, с которым Вася сдружился еще во Втором Нарвском обществе «Образование» и в Ушаковской вечерней школе. Александрова арестовали в первый день путиловской стачки. Появился Иван Егоров, выступавший на заводском митинге с требованием поддержать забастовавших электриков. Его взяли одновременно с Васей Алексеевым и Дмитрием Романовым.
— Тут, пожалуй, можно устроить районное собрание большевиков, — невесело пошутил он, оглядевшись. — Кворум будет.
Иван Егоров был одним из руководителей Нарвской партийной организации.
— Кажется, и городское можно, — ответил Вася. — Вон сколько наших. Из всех районов есть.
Дни в казарме мало отличались от тех, что они провели в тюрьме. Только народу больше и свободнее можно обсуждать интересующие всех дела. Литературу получить не удавалось, но были тут товарищи, знавшие последние ленинские работы, дошедшие до России, — о войне, крахе Второго Интернационала, нелегальной деятельности в военных условиях. Рабочие слушали с жадным вниманием.
И за решеткой они не теряли времени даром. Так уж повелось. Тюрьма всегда становилась для большевиков своего рода университетом.
Был в казарме и другой «университет», устроенный не большевиками, а воинским начальством. Каждый день к арестованным приходил унтер, старый служака, известный умением «выбивать дурь из солдат». Должно быть, это умение избавило его от посылки на фронт. Унтер втолковывал арестованным «словесность». За многие годы службы он выдолбил ее наизусть и отчеканил бы, разбуди его посреди ночи, что есть часовой и что есть знамя, за сколько шагов надо отдавать честь господину офицеру и перед кем надлежит становиться «во фрунт».