Вася-василиск
Шрифт:
Вася в ответ спал. Уютно свернувшись в ногах поверх одела. Сонно горел ночник, отбрасывая радужные блики на Васиной чешуйчатой спине. За печкой монотонно свиркал сверчок, глухо стукались в окно неприкаянные ночные бабочки, и качал занавеску свежий ночной ветерок, поглаживая Анне Матвеевне веки. Она сама не заметила, как заснула. На полуслове, с замершими на губах упреками.
И привиделся Матвеевне странный сон. Будто прямо от порога ее дома выросла лестница в небо. Прямая, блестящая и, густо, как сметаной, залитая солнцем. Матвеевна, робея, поставила ногу на первую ступеньку, и лестница вдруг ожила, потекла вверх, быстро унося ее прочь. Остались внизу крохотные домишки и желтая лента дороги, словно ожил под ногами собранный Степанычем макет. Блеснула нержавеющей сталью речка и скрылась за быстро густеющей
— До преставления есть небесную твердь не рекомендуется!
Матвеевна воровато оглянулась. Посреди облачной пустыни невесть откуда появились запертые ворота, а возле них нетерпеливо позвякивал связкой ключей апостол Павел.
— Так я еще не умерла? — разочарованно протянула она, разжимая ладонь. Кусок облака шлепнулся под ноги и тут же слился с остальной розовой массой.
— Нет пока. Ты для важного разговора вызвана. И не возмущайся! — оборвал Павел ее недовольные мысли. — Эти вещи Богу виднее. Следуй за мной.
Оказалось, что ходить по облакам очень приятно. Делаешь шаг, а они пружинят под ногами и подкидывают вверх, задирая выше колен подол ночной рубахи. Получается, не идешь, а прыгаешь. Высоко, плавно, аж перехватывает дыхание и ухает в животе. Матвеевна пристыдилась своему несолидному поведению и открытым коленкам — как-никак к Господу на прием… Но поделать с этим ничего не смогла. Видела, как размеренно шагает впереди Павел, старалась и ступать помягче, и на цыпочках идти, но все равно подскакивала. Ух! — вверх, как девчонка, растрепанные пряди вокруг головы антеннами, и косица по спине — шлеп. Выпал из волос гребешок. Хотела было подобрать — куда там. Пока оглядывалась, он остался далеко позади и вдруг вспыхнул на полнеба зубчатой радугой. Так, подскакивая, пред ясные Боговы очи и предстала.
— Что это ты, раба моя Анна, удумала, — начал Бог без лишних предисловий. — Себя жизни лишать!
Похолодела Анна Матвеевна, поняла, что всыпят ей сейчас, по десятое число, так, как даже в детстве не пороли. И ведь не наврешь ничего, Бог, как известно, все знает.
— Верно, и не пытайся, — согласился Бог. — Лучше послушай внимательно. Дел у меня, Анна, много. Ну, это ты, поди, и сама понимаешь. За всем уследить надо. И чтобы солнце крутилось без перебоя, и чтобы земля родила, и чтобы люди друг дружку не ели поедом. Пока время создано не было, все еще ничего, успевал. А как создал, совсем беда — ни на что его не хватает. И потому ерунды развелось — пропасть. Иного человека прибрать бы от греха подальше, пока дел не натворил, а не успеваю. Потом, думаю, завтра да послезавтра. А назавтра еще что-то приключается. Так он, человек этот, и ходит по земле, и творит, сам не ведая чего. Ты мне, Анна, помочь должна. Не пугайся, самой ничего делать не придется, тут я пособлю…
Бог все говорил и говорил, и его спокойный голос убаюкивал Матвеевну. Глаза слипались, и сознание соскальзывало с неба. Матвеевна сквозь дрему злилась на себя, пыталась вернуться, дослушать поручение, но сонливость, как трясина, засасывала ее еще глубже. Божественный лик вдруг принял председательские черты и понес совсем дикую околесицу о грядущей уборке, пьющих мужиках, да о барахлящих комбайнах. Встряхнулась Матвеевна, а Бог уже речь свою закончил. Молчит и ласково смотрит глазами Петра Алексеевича.
— Вижу, ты все правильно поняла, Аннушка. Ступай теперь домой, отдохни, а утром в путь собирайся. Помни, что времени до смотра совсем чуть-чуть осталось. А нам его выиграть позарез надо.
«В какой путь», —
«Ну и сон! — подивилась она, очнувшись на собственной перине. В ногах по-прежнему спал Вася, а через занавески уже вовсю било утреннее солнце. — И к чему, интересно, такое привиделось? Что-то я делать должна… Но что?..»
«В путь собираться надо, — вспомнила она, сгребая со сковороды яичницу. — Каких-то людей найти, до которых у бога руки не доходят. Ой! — Сковорода брякнулась о стол. — Уж не на Заячьем ли холме?»
Председатель охотно дал Матвеевне еще три недели сроку. Оно и понятно, со статуей родному колхозу не в пример меньше возни, нежели с четвероногими курами.
Глава 8,
опять короткая, но вполне наглядно иллюстрирующая, что разведчик из Анны Матвеевны аховый
К Заячьему холму Матвеевна подбиралась опасливо, хоть и выглядела со стороны безмятежной вышедшей по ягоды старухой. Изо дня в день ходила кругами, сжимая их понемножку и подбираясь все ближе к сердцу грохочущего адища. В визге пил, грохоте моторов и стоне падающих деревьев все отчетливее слышались голоса людей и настороженный лай служебных овчарок. И чем громче, тем сильнее дрожали у Матвеевны руки, рассыпая горсти истекающих соком ягод по траве, и тем исступленнее толкались в голове трусливые мыслишки. Зачем она тут? Что она собирается делать? На что она вообще рассчитывает, ошиваясь возле запрещенной зоны? И ведь даже если ей удастся, допустим, подойти совсем близко, и Вася, положим, сделает то, что ему велено, как она сможет протащить тяжеленную каменную статую до дома, да еще и сделать это незаметно? Да и как вообще придти сюда с Васей? Деревенские-то, понятно, народ ко всему привычный и доверчивый, сказано: петух неурода — так и принято. А чужие люди на Васин странный вид могут отреагировать как угодно. Ответов не было, было только смутное, вынесенное со сна ощущение, что на все воля божья. Потому, не слушая смятенную голову, руки продолжали привычно брать в горсть черничные кусточки и осторожно, чтобы не помять, обирать ягоды, бросая их все больше мимо ведра. Да ноги упрямо и понемножку шагали вверх по холму. Ее несколько раз пытались прогнать охранники, но Матвеевна в ответ проявляла уникальную стервозность. Кричала, подвизгивая, что всю жизнь тут ягоду брала, и дальше будет, хоть убейте. Охранники, не сразу, но сдались:
— Смотри, тетка, пришлепнет тебя деревом — мы за это не в ответе.
И достаточно быстро привыкли к тому, что в листве нет-нет, да и проглянет воронкой кверху обтянутая цветистым ситчиком старушечья задница. Одного не замечали, что старуха не столько ягоды собирает, сколько по сторонам зыркает. Зыркать зыркала, а того, что и сама стала объектом пристального внимания — не видела.
— Слыш, Лосось, а бабка эта снова вокруг лесоповала ландает.
— Нам-то что.
— Как что? Как что? — вертлявый Ряженка чуть из штанов не выпрыгивал. — Нам эту бабку сам бог подогнал. Будем мотать, бабку грохнем и ее верхотуру на себя прикнем. Не в этом же нам по округе бегать!
— Я в бабьей одежде не побегу, — Лосось длинно сплюнул и поскреб в кармане новую порцию табачной крошки. — Западло.
— Тебе западло, мне сгодится. Ну же, корешок, кончай марьяжить! А ну как она завтра не нарисуется.
— Значит, не судьба, — Лосось легко, словно балуясь, пихнул плечом сосну, и она, треща, накренилась, беспомощно цепляясь кроной за соседок, стремительно пошла вниз.
— Бойся!
Ряженка зло чертыхнулся и вернулся к наполовину распиленной березе. Лосось свое погонялово получил за уникальною упертость. Сдвинуть его с выбранной точки никогда никому не удавалось, не действовали на него ни уговоры, ни грубая сила. Впрочем, силой на него давить и не пытались с тех пор, как он молча, с белыми от ярости глазами, подхватил присланного с переговорами шестерку и швырнул о бетонный пол, переломав посланцу половину костей. На этот раз он отложил побег до четверга, и хоть весь мир тресни. На вопросы, отчего именно в четверг, отвечал: «Будет день и будет ясность». Оставалось утешаться только тем, что до четверга осталось два дня.