Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
Шрифт:
– Идем, идем, братцы! – корчмарь с готовностью махнул рукой. – Забор Данилкин порушим, ослобоним безвинного, а боярам – пустим красного петуха, за все, за все рассчитаемся!
– Верно говоришь, Карп!
– Так как, идем, Никита?
– Идти-то – идем… – пригладив бороду, Злослов обвел соратников долгим задумчивым взглядом.
Потом, почему-то усмехнувшись, покосился на Карпа:
– Я чаю, человеце, у тя и оружье какой-никакое есть? Нам хучь бы вилы, да сгодились бы и мечи.
– Мечей нет, есть копья, рогатины, –
– Вот так Карп! – восхищенно воскликнули в углу. – Вот так Одноглазый!
– Давай, давай, Карпуша, свои рогатины. И зелье пороховое давай!
– Ужо, покажем Божину, како людей хватати!
На Торгу, на паперти у церкви Бориса и Глеба неведомые людищи тоже подзуживали народ, противу бояр подбивали; да не надо было и подбивать особо, боярские-то неправды всем давно надоели хуже горькой редьки.
– Хоромины себе строят, скоты, а нам и жить негде!
– С оброчными людьми, с половниками, всякие неправды творят!
– А на усадьбах их дальних что деется? В Обонежской пятине, да в Деревской – один закон – сила боярская.
– Да чернецы Святой Софии тако же лютуют! А еще божьими людьми зовутися!
– Боярину нынче любой другой – тьфу! Обнаглели, поросячье семя!
– А детищи, детищи их сопленосые, стаями, аки псы, сбиваются, у Козьмодемьянской уж ни конному, ни пешему не пройти! Девок житьих хватают, портят, глумы да толоки устраивают!
– Ужо, мы им покажем глумы!
– На Козьмодемьянскую, братие! За вольности новгородские постоим!
Чуть поодаль, у Ивановской церкви, другие речи вели – чтоб купцам, торговому люду, по нраву.
– Забижают бояре торговлишку, все в свои руки жадные прибрать норовят!
– Третьего дня на московской дороге торговых гостей ограбили боярские люди!
– Да что там – третьего дня?
– Волки они дикие, а не бояре! Ни креста на них нет, ни закона!
– А князь, князь-то куда смотрит? Неужель не ведает?
– Да князю до наших дел… К тому ж он в московитские земли подался. А княгинюшка та еще змия, то всем ведомо!
– На Козьмодемьянскую, братцы! Покажем, кто во граде хозяин!
– Да что на Козьмодемьянскую? На Прусскую надо идти – тамо, тамо самый рассадник!
Как-то само собой вроде бы возбужденная прелестниками толпа вдруг разбилась на отряды – появились и рогатины, и арбалеты, мечи, а в небо взвилось вдруг шелковое синее знамя с вышитым серебристыми нитками образом Святой Софии. Зачинался мятеж. Едва вооруженные люди показались на мосту у детинца, в крепости тут же затворили ворота, а, чуть погодя, ахнули пушки. Ахнули запоздало – большая часть мятежников уже успела пройти на Софийскую и теперь растекалась вокруг неприступного кремля, подобно талой воде теплой весною.
Штурмовать крепость охотников что-то не находилось, иное дело – пограбить боярские усадьбы на Неревском да Людином концах, на той
Усадьбу боярина Божина разграбили враз – освободили несчастного Степанку, впрочем, очень быстро никому до освобожденного и дела не стало, да и боярина никто особенно не искал – к чему? Когда тут белотелые сенные девки одна другой краше, когда богатства – не счесть… Кто-то в хоромы полез, кто-то похватал девок, некоторые уже тащили мешками боярское серебро, возами вывозили сундуки да шубы.
Столь же быстро пали и все другие усадьбы на Козьмодемьянской, мятежники не пощадили и ближний Никольский монастырь, женский – «тамо житие боярское»! Ворвались с криками, с посвистом молодецким, шалея от безнаказанности и собственной воровской удали.
– А вона девку, девку лови! Видать, боярышня… Ах, посейчас спробуем – сла-адко!
Несчастных дев пускали на круг, шалили страшно, грабили, крушили все, что попадалось под руку, только что не жгли – боялись пожара. Город-то деревянный – враз запылает, сгорит!
Пала Козьмодемьянская, и Никольская обитель пала, лишь на Прусской вышла заминка – там не заборы – частоколы, да и народу оружного на усадьбах в достатке. Да и посаднки, тысяцкие опомнились, на Святой Софье в набат ударили, спешно выстроили дружину да ополчение, задачу указали прямую: перво-наперво окружить противников, да помощь им с Торговой стороны не пропустить, на Волховском мосту стоять крепко.
Так вот и вышло – как и раньше бывало – Торговая сторона – против Софийской, простые, житьи, люди – против боярства да клира. Так и ране бывало, да… да токмо давно уж новгородцы друга на дружку, как в старину, идти побаивались – князь великий за то карал прежестоко! А ныне нет князя… а княгиня что… баба – она баба и есть.
Ударил, поплыл над городом набат, заухали пушки.
– Господи! – взобравшись на воротную башню, перекрестилась княгиня. – Это что ж такое деется-то? Мятеж, мятеж… ох, лихо!
Темнело, и с башни хорошо было видно разгоравшееся на Козьмодемьянской зарево – видать, кто-то все же поджег чью-то усадьбу, а, может, и не поджег, может, по глупости обронил факелок.
Вот целая группа таких факелов – с двух сторон! – подошла к воротам усадьбы.
– Отворяй! – закричали. – Мы к вам, вои, ничего плохого не имеем – токмо княгиню лютую выдайте!
– Это почто же я лютая-то? – услыхав такое, остервенела Еленка.
Закусила губу, волосы пригладила, к воинам обернулась:
– Фитилек-то зажгите кто-нить…
Лично в руки фитиль и взяла, навела на толпу пушку:
– Ну, раз лютая, так и не обижайтеся…
Бабах!!!
Стреляла княгиня умело – единым выстрелом положила сразу четверых, тех, что стояли у самых ворот, стучали кулачищами. Кому руку оторвало, кому ногу, а кому и голову.
– Заряжай! – громко распорядилась Елена. – Пушки к частоколу тащите.