Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж
Шрифт:
Посматривал, да просмотрел! Вовсе не оттуда бывшая княгиня явилась, совсем с другой стороны – слева от алтаря тоже вход имелся, да только лиходей-то его не ведал. А надо было бы!
Ближе к алтарю, у амвона, давно уже стояла Софья, да не одна, с послушницей верной Глашкой. На богомаза глядела, да щурилась – ишь, как малюет-то!
– Ох, преподобная матушка, не богомаз он! – вздохнув, неожиданно прошептала девчонка.
Инокиня недобро вскинула бровь – поясни, мол!
– Богомазы разве ж так кисти держат? Видала я прошлолетось Рублева
– Не художник, говоришь… – монахиня призадумалась, высохшее, изборожденное морщинами лицо ее скривилось, словно от зубной боли. – А ну-ка, Глашка, беги живенько, кликни стражу…
– Угу!
Громче, чем надо бы, воскликнула девка, да, выбегая, дверью потайной хлопнула…
Осип тут же обернулся, да, увидев дернувшуюся в полутьме фигуру в монашеской рясе, живенько схватил лук, стрелу… Одну за другой пять штук успел выпустить, да ведь Софья-то тоже не дура, быстро сообразила, что к чему, да за алтарем спряталась – позабыв про сан, прыгнула, аки кошка, словно простоволосая бесстыдница-девка в реку нырнула…
А стрелы-то – одна за другой – в алтарь! Ткнулись, задрожали злобно… промедли инокиня хоть миг – словила бы стрелу сердцем… А так – упаслась, спасибо послушнице, Глашке!
Понабежали тотчас же стражники, загомонили – вон он, вон, хватайте! Трое зачали стрелы метать, четверо на леса полезли… только злодей-то их дожидаться не стал: расставив, словно канатоходец, руки, пробежал по дощечке к окну, протиснулся, да по веревочке – вниз, да так ловко – ушел бы, как бы не шальная стрела… Попали все ж, стражнички, угодили, да, подбежав, принялись спорить – чья стрела-то?
– Моя, моя, я ж последним бил!
– А я – первым!
– Да ты и с полста шагов в телегу не попадешь, а тута вся сотня!
– Я не попаду?! Не, вы слыхали?
Лишь десятник, подойдя, хмуро склонился над мертвым телом, перевернул… и непонятливо скривился:
– Кончай спорить, ироды. Стрела – из самострела пущена! А у кого из вас самострел?
Стражники смущенно переглянулись, и десятник, погрозив кулаком, быстро нашел им дело:
– А ну, обыскать здесь все! Сообщника с самострелом ищите, хватайте!
Ага… хватайте, как же! Было бы кого хватать.
Второй посланец молодой заозерской княгини, Трофим, первым делом выбросил арбалет в пруд, а уж потом выбрался их кусточков, да к церквям, да на площадь красную – так вот, средь богомольцев, и затерялся, ищи теперь!
С искаженным от пережитого страха лицом выбралась из-за алтаря инокиня Марфа. Рясу от пыли отряхнув, клобук нахлобучила, поплотней плат черный подвязала, губы сжала – вышла на улицу: неприступна, сурова, не скажешь, что ведь только что, аки чадушка непотребная, прыгала!
Завидев мертвого «богомаза», Софья едва сдержалась, чтобы не выругаться, потом, чуть подумав, рукой махнула да перекрестилась, молитву Господу вознеся. Даже поблагодарила
– Жаль, конечно, что живым не взяли… Ну да ладно, хоть так. Слава Богу – не убил, не успел. Вы с чего так быстро явились? Глашка проворно бегает?
– Не, матушка, – заулыбался десятник. – Глашку-то мы по пути встретили. К тебе как раз и шли, докладать о гостях новых.
– Что за гости? – инокиня вскинула голову.
– Двое каких-то… Велели передать – тот, кого просила, их и прислал.
– Тот, кого просила? – монахиня покусала губы… и вдруг просияла ликом. – А! Наконец-то явились. Что ж, надо сказать – вовремя! Где они сейчас?
– Во дворе, у трапезной, ждут.
– Пущай в гостевую идут. Живо!
Сквозь украшенное цветным витражом окно бил яркий солнечный лучик, окрашивая летавшие в воздухе пылинки в синий, красный и желтый цвета, яркие и праздничные. И так же, по-праздничному, бил на улице колокол, где-то совсем рядом бил, медный, с переливами, звон, вероятно, доносился с колокольни ближайшей церкви.
– Звонят… – моргнув, тихо промолвил Федор.
Он лежал на узенькой скромной койке, в ряду таких же подобных, тесно расставленных в гулкой, под сводчатым потолком, зале, украшенном статуями святых и большим позолоченным распятием.
Статуи… витражи… значит, католики… не свои, не православные… Где же он… Ох, как голова-то… – прямо раскалывается… Дьяк осторожно поднял руку: черт побери! Забинтована! Как же так-то? Как же он – здесь? И где это – «здесь»? Вспоминай, вспоминай, парень, слава богу, память, похоже, напрочь-то не отшибло. Итак… он в Любеке… был… на колокольне, следил за кем-то… за лиходеями, а потом… Потом провал! Что – с лесов, с колокольни, сорвался головой вниз? Не-ет, скорее, ударил кто-то… Ах, как башка-то болит, ноет!
Поскрипев от боли зубами, молодой человек прикрыл глаза, несколько успокоился, а потом, повернувшись, по-немецки спросил у соседа – желтого беззубого старика, изможденного какой-то страшной болезнью:
– Мы где?
– О! – ухмыльнулся тот. – Очнулся-таки. А то доктор уже думал – всё. В госпитале ты, парень. В госпитале Святого Духа!
– А-а-а, – Федор скривил губы в улыбке. – Так это в церкви Святого Якоба звонят?
– А вот и нет, майн герр! То в нашей, Святого Духа, церкви. А у Святого Якоба все колокольню починить не могут… лет сорок уже.
– А доктор… лекарь здесь кто?
– Герр Далла, итальянец из Вероны, – охотно пояснил старик. – Давно уже у нашей коммуны на службе. Завтра поутру с обходом явится.
Завтра…
Федор… нет – герр Йоханнес Гульд, почтеннейший негоциант из Нарвы – снова дотронулся до повязки… кажется, вроде уже куда меньше болело, а поначалу-то было и вовсе невмоготу.
– Нас тут бесплатно лечат? Или деньги потом?
– Кого как, – сосед отозвался уклончиво, потом помолчал немного и через некоторое время добавил: – Ежели у тебя деньги ест – так ты потом госпиталю сотворишь пожалование, понял, майн герр?