Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна
Шрифт:
Он с трудом повернул корпус (надо уходить)… что же еще сказать… спасибо вам, хорошо с вами, люблю вас… Пока он шел к двери, мысли его приобрели членораздельность: кто она? Господи, как мало удалось сказать! Хорош я был: все так лаконично, четко, без нежностей! А моя душа, а глубина мысли? Дверь была открыта, и вечер провел голубыми пальцами ему по глазам, дунул прохладой в лицо.
Боже, во мне столько всего, а она и не подозревает! Я ничего, ничего не смог выразить! Где-то в глубине за этим словом – «ничего» – маячило: «Так безопаснее». Но на поверхности
Вцепившись в край барной стойки, Ридра поднялась и устремила взгляд в зеркало. Бармен подошел убрать бокалы, потянулся к ним, нахмурился:
– Мисс Вон!
Она не реагировала.
– Мисс Вон, у вас все…
Костяшки ее пальцев побелели, и, пока бармен смотрел, эта белизна расползалась по рукам, превращая их в дрожащий воск.
– Мисс Вон, вам плохо?
Она зыркнула на него. И – резким саркастическим сдавленным шепотом:
– А что, заметно?!
Развернулась и быстрыми шагами пошла к выходу. Закашлялась, на секунду замешкалась и снова побежала.
II
– Моки, ты мне нужен!
– Ридра?
Доктор Маркус Т’мварба оторвал голову от подушки. В темноте над кроватью засветилась мутноватая картинка с лицом поздней гостьи. Доктор Т’мварба прищурился, потом медленно открыл глаза:
– Ты где?
– Внизу. Моки, пожалуйста, очень нужно поговорить.
Все черты выдают крайнее волнение, глаза бегают из стороны в сторону, чтобы не встречаться с его.
– Заходи.
Картинка погасла.
Он провел рукой над пультом в стиле рококо, и роскошную спальню залил мягкий свет. Откинул золотистое одеяло, спустил ноги на меховой ковер, взял с узловатой бронзовой колонны черный шелковый халат, накинул, и контурные нити автоматически запахнули полы и расправили ткань на плечах. Т’мварба вновь скользнул пальцами по индукционной панели – распахнулись алюминиевые створки серванта, и из его глубин выехал дымящийся кофейник и графинчики с ликерами. Другим жестом хозяин выпустил из-под пола шарообразные кресла и запустил наддув.
Он повернулся ко входному шлюзу, что-то скрипнуло, распахнулись слюдяные дверцы, и на пороге возникла запыхавшаяся Ридра.
– Будешь кофе? – Он подтолкнул кофейник, его подхватило силовое поле и аккуратно понесло к ней. – Что стряслось?
– Моки, я… тут…
– Выпей кофе сначала.
Она налила чашку, поднесла к губам:
– Успокоительного не подсыпал?
– Шоколадный или кофейный? – Он протянул две рюмки. – Если, конечно, не боишься, что алкоголь – это тоже нечестно. Кстати, с ужина остались сосиски с фасолью. Были гости.
Она мотнула головой:
– Только шоколадного.
Рюмка отправилась по силовому лучу вслед за кофейником.
– У меня был чудовищный день. – Он сложил руки на груди. – После обеда сидел без работы. Потом пришли гости – и давай спорить. Не успели уйти – шквал звонков. Добрался до постели десять минут назад. – Он улыбнулся. – А как твой вечер?
– Моки… ужасно.
Доктор
– Отлично. Иначе я бы тебе такое устроил, что разбудила.
Ридра против воли улыбнулась:
– Д-да уж… д-дождешься от тебя сочувствия.
– От меня дождешься здравого смысла и компетентной психиатрической помощи. Сочувствия? После половины одиннадцатого – вряд ли. Садись. Что случилось?
Еще один пасс рукой – и к ней сзади подъехал стул, легко коснулся ног, приглашая сесть.
– Рассказывай уже, хватит заикаться. Ты еще в пятнадцать лет от этого вылечилась.
Голос хозяина стал ласковым и в то же время излучал уверенность.
Она отпила кофе:
– Помнишь, я работала над шифром?
Доктор Т’мварба опустился в широкий кожаный гамак и пригладил взъерошенные после сна седые волосы.
– Я помню, что к тебе обращались военные. Ты еще фыркнула.
– Да. И… в общем, это не шифр, кстати, а язык… но сегодня вечером я говорила с генералом, главным у них, Форестером, и… оно опять случилось… как тогда. Я знала!
– Что знала?
– Как в прошлый раз. Я знала, о чем он думает!
– Ты читала его мысли?
– Нет. Все было как в прошлый раз! Я угадывала, что он собирается сказать, по тому, что он делал, как вел себя…
– Ты мне пыталась объяснять, но я так и не понял. Это что, телепатия?
Она покачала головой. Потом еще раз.
Т’мварба сцепил пальцы и откинулся назад. Вдруг ровным голосом Ридра произнесла:
– «Нет, я примерно представляю себе, что ты имеешь в виду, но давай, дорогая, формулируй яснее». Ты ведь это хотел сказать, Моки?
Доктор приподнял седые щетки бровей:
– Да. И что, ты не прочитала мои мысли? Сколько раз уже так делала…
– Я знаю, что хочешь сказать ты, но ты не знаешь, что хочу сказать я. Это несправедливо! – Она даже привстала с кресла.
– Вот почему ты такой хороший поэт, – произнесли они одновременно.
Ридра продолжила:
– Да, Моки, согласна. По идее, поэт тщательно продумывает каждую идею, преобразует ее в строку, чтобы читатели поняли. Но у меня уже десять лет все по-другому. Как? Люди бросают мысли и фразы на полуслове, чувствуют что-то сумбурное и не могут толком выразить что, и мне от этого больно. Я прихожу домой, навожу порядок, оттачиваю, полирую, привариваю к ритмической раме, тусклое заставляю светиться, аляповатое приглушаю до пастели – и вот, уже не больно. Так рождаются мои стихи. Я знаю, что пытаются сказать другие, и говорю за них.
– Голос нашей эпохи…
Ридра разразилась непечатной тирадой. На ресницах у нее заблестели слезы.
– А что я сама хочу сказать, что у меня-то внутри… – она вновь покачала головой, – этого выразить не могу.
– Если хочешь расти как поэт, придется научиться.
Она кивнула:
– Моки, я ведь только год назад поняла, что говорю чужими мыслями. Раньше думала, что своими.
– Любой молодой автор, если он хоть чего-то стоит, проходит этот этап. Так и учишься ремеслу.