Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна

Дилэни Сэмюэл

– А теперь у меня действительно появились свои мысли. И это не то, что говорили до меня, только в оригинальной упаковке. И не попытка ниспровергнуть предшественников – что, в сущности, то же самое. Это действительно новые вещи, и я боюсь до смерти.

– Без этого из начинающих маститым не станешь.

– Моки, повторять за другими легко – свое говорить трудно.

– Молодец, начинаешь понимать. Может, теперь расскажешь, как у тебя получается это… угадывание?

Она помолчала секунд пять, потом еще пять.

– Хорошо,

попробую еще раз. Перед тем как уйти из бара, я стояла у стойки и смотрела в зеркало. Бармен спросил, в чем дело.

– Он почувствовал, что тебе плохо?

– Да ничего он не почувствовал, он посмотрел на мои руки. Я вцепилась пальцами в стойку, и кожа побелела. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: что-то у меня творится на душе.

– У барменов на такие штуки глаз наметанный. Работа такая. – Он допил кофе. – Говоришь, пальцы побелели? Ну и что же сказал генерал? Или что не сказал, но хотел сказать?

У Ридры дважды дрогнул желвак на щеке. «Просто нервы? Или тут что-то поконкретнее?» – подумал Т’мварба.

– Это человек энергичный, прямолинейный, знаток своего дела, – начала она. – Судя по всему, не женат. Кадровый военный – со всей вытекающей отсюда неуверенностью в себе. Разменял шестой десяток и к возрасту еще не привык. Когда он вошел в бар, сначала прищурился, потом распахнул глаза; рука у него свободно лежала на бедре, но вдруг пальцы сжались и распрямились; шаги он сперва замедлил, но, подойдя поближе, ускорился; а руку мне пожал так, будто боялся сломать.

Т’мварба улыбнулся и не смог сдержать смеха:

– Да он влюбился!

Она кивнула.

– Ну и чего ты расстроилась? Даже лестно.

– Конечно. – Она подалась вперед. – Мне и было лестно. И я наблюдала за всем этим как бы изнутри его головы. Один раз, когда он никак не мог сосредоточиться на этом шифре, Вавилоне-семнадцать, я сказала в точности то, о чем он подумал. Хотела, чтобы он знал: я совсем близко. Ему на секунду показалось, что я читаю его мысли…

– Подожди-ка. Не понимаю. Как ты поняла, о чем конкретно он подумал?

Она показала себе на лицо:

– Вот здесь у него все было написано. Я попросила дополнительную информацию. Ему это не понравилось. Я сказала, что либо они мне ее дают, либо с расшифровкой ничего не выйдет – все просто. Он чуть приподнял голову и замер: собирался покачать. А если бы он покачал головой и чуть выпятил губы, что, на твой взгляд, это бы значило?

Доктор пожал плечами:

– Что все не так просто, как ты думаешь?

– Да, но он заменил этот жест другим. Что это значит?

Т’мварба показал, что не знает.

– Он заменил этот жест другим, потому что связал эту «непростоту» со мной. И не покачал головой, а приподнял ее.

– Видимо, что-то вроде: «Если бы это было так просто, мы бы не позвали вас».

– Точно. Но он приподнял голову не одним движением, а чуть помедлил на полпути.

Понимаешь, что за этим стоит?

– Нет.

– «Если бы это было просто, – тут пауза, – если бы только это было так просто, мы бы к вам не обратились».

Она развернула сложенные на коленях руки ладонями кверху.

– И я выдала ему в точности эту фразу. Он сжал зубы…

– От удивления?

– Да. Тогда-то он и задумался на секунду, не читаю ли я мысли.

Доктор покачал головой:

– Больно гладко у тебя выходит. Да, интерпретация мимики дает неплохие результаты. Особенно если знать, на чем примерно человек сосредоточен. Но слишком уж верное попадание. Давай вернемся к тому, почему ты так распереживалась. Что, внимание этого… неотесанного вояки оскорбило твою скромность?

В ответ Ридра выдала нечто не особо скромное и отесанное.

Т’мварба прикусил губу и подумал, заметила ли она.

– Я уже не девочка, – сказала она. – Да и ни о чем таком неотесанном он не думал. Как я и сказала, было даже приятно. И этот трюк я проделала только затем, чтобы он понял: мы на одной волне. Мне он показался очень милым. И если бы он считывал так же точно, как я, он бы понял, что у меня к нему самые добрые чувства. Но когда он развернулся и пошел… – в ее голосе вновь послышалась хрипотца, – последняя мысль у него была: «Она и не подозревает! Я ничего не смог выразить».

Ее глаза потемнели – точнее, она немного наклонилась вперед и полуприкрыла веки, чтобы глаза показались темнее. Этот переход он видел уже тысячу раз, с тех пор как тощую двенадцатилетнюю девочку с аутизмом впервые привели к нему на нейротерапию, которая затем сменилась психотерапией, а в итоге переросла в дружбу. Но только сейчас он впервые уловил, от чего получается этот эффект. Точность ее наблюдений подтолкнула и его быть к людям внимательнее. Вышло так, что, когда курс лечения официально закончился, они словно вернулись на исходную и врач присмотрелся к своей подопечной с новым любопытством. Что означало это потемнение глаз, кроме перемены? Он понимал, что выдает свой характер тысячью мелких подробностей, которые она считывает, как под микроскопом. Доктор Т’мварба, человек небедный, тертый калач, знавал многих людей, чья репутация не уступала славе молодой поэтессы. Репутации мало его впечатляли. А вот Ридре это часто удавалось.

– Он решил, что я не поняла. Что ничего не удалось высказать. И я разозлилась. Мне стало обидно. Все эти нелепости, которые разобщают людей и обволакивают мир паутиной, словно заплясали у меня перед глазами – чтобы я их распутала, объяснила, а я не знала как. Не могла подобрать нужных слов, не понимала, какая здесь нужна грамматика, синтаксис. И…

Какая-то новая мысль пробежала по ее восточному лицу, и он попытался ее ухватить:

– Что?

– Язык этот еще… Я ведь рассказывала про свой «дар».