Вавилон. Сокрытая история
Шрифт:
Не обходилось и без размолвок. Они бесконечно препирались, как это свойственно талантливым молодым людям с раздутым самомнением и разными взглядами. Робин и Виктуар долго спорили по поводу превосходства английской или французской литературы, при этом оба яростно отстаивали свои страны.
Виктуар настаивала, что лучшие философы Англии не могут сравниться с Вольтером или Дидро, и Робин согласился бы с ней, если бы только она не продолжала насмехаться над переводами, которые он брал в Бодлианской библиотеке, на том основании, что «они ничто по сравнению с оригиналом, с таким же успехом можно вообще не читать». Виктуар и Летти, хотя обычно были довольно близки, казалось, вечно ссорились по поводу денег
34
Мальчики в эти разговоры не вмешивались. Рами считал, что Летти справедливо отмечала – как женщина, она не имеет права унаследовать поместье Прайсов. Робин же полагал, что она не может называть себя «нищей», получая, как и остальные, достаточно большую стипендию, чтобы ходить по ресторанам, когда вздумается.
– Но я кое-что знаю об Индии, – напирала Летти. – Я читала разные статьи, читала «Письма индийского раджи» в переводе Хэмилтон.
– Вот как? – говорил Рами. – Ту самую книгу, в которой Индия – это чудесная страна индусов, а правят ей тираны, мусульманские захватчики?
На этом этапе Летти занимала оборону и становилась сердитой и раздражительной до следующего дня. Но это была не совсем ее вина. Рами был явно настроен ее спровоцировать, развенчать каждое ее утверждение. Гордая, правильная Летти с вечно поджатыми губами олицетворяла все, что Рами презирал в англичанах, и Робин подозревал, что тот не успокоится, пока не заставит Летти изменить своей стране.
И все же ссоры их не разъединяли. Скорее наоборот, сплачивали, оттачивали точку зрения и определяли, каким образом они все вместе соединятся в пазле своего курса. Все время они проводили вместе. По выходным сидели за дальним уличным столиком в кафе «Кладовые и сад», расспрашивая Летти о странностях английского языка, поскольку лишь она знала его с рождения. «Что такое солонина? – спрашивал Робин. – Есть баранина, телятина, а это какое животное?» «А кто такой «кидала»? – спросила Виктуар о слове, которое увидела в недавнем бульварном детективе. – И ради бога, Летиция, объясни, что значит «сиделец»?»
Однажды Рами пожаловался на ужасную еду в столовой, отчего он заметно похудел (и это была правда; университетские кухни предлагали постоянное чередование жесткого вареного мяса, несоленых жареных овощей и неотличимых друг от друга котлет, а иногда непонятные и несъедобные блюда с такими названиями, как «Индийские маринады», «Черепаха в западно-индийском соусе» и «Китайское чило» [35] , очень малое число из них были халяльными). Они прокрались на кухню и соорудили блюдо из нута, картофеля и специй, которые Рами тайком набрал на рынках Оксфорда. В результате получилось комковатое алое рагу, такое острое, что казалось, будто получил удар в нос. Рами отказался признать поражение; вместо этого он объявил это происшествие еще одним доказательством своего тезиса о том, что с британцами что-то не так, поскольку, если бы они смогли достать настоящую куркуму и семена горчицы, блюдо было бы намного вкуснее.
35
Баранина, тушенная с луком, горошком и салатом, подается с рисом. Ученые считают, что «китайское» в названии намекает на восточное
– В Лондоне есть индийские рестораны, – возразила Летти. – На Пикадилли можно заказать карри с рисом…
– Только если хочешь получить пресное месиво, – фыркнул Рами. – Доедай свой нут.
Летти с несчастным видом засопела и отказалась делать еще хоть один глоток. Робин и Виктуар стоически засовывали полные ложки в рот. Рами обозвал всех трусами: по его словам, в Калькутте даже младенцы едят острый перец не моргнув глазом. Хотя даже он с трудом доел огненно-красную массу со своей тарелки.
Робин не осознавал, что получил то, что так долго искал, пока однажды вечером в середине триместра они не оказались в пансионе Виктуар. Ее жилье было больше, чем у остальных, потому что никто не хотел делить с ней комнаты, а значит, у нее имелась не только спальня, но и собственная ванная, и просторная гостиная, где они собирались, чтобы закончить домашнее задание после закрытия Бодлианской библиотеки в девять часов. В тот вечер они играли в карты, а не занимались, потому что профессор Крафт уехала в Лондон на конференцию и у них выдался свободный вечер. Но карты вскоре были забыты, потому что комнату внезапно наполнил сильный аромат спелых груш, и никто не мог понять, откуда он, потому что они не ели груш, а Виктуар клялась, что в комнате их нет.
Потом Виктуар покатывалась со смеху, потому что Летти продолжала кричать: «Где груши? Где они, Виктуар? Где груши?» Рами пошутил про испанскую инквизицию, и Летти, подыгрывая ему, приказала Виктуар вывернуть все карманы пальто, доказав, что ни в одном из них не спрятана груша. Виктуар повиновалась, но ничего не нашла, что вызвало очередные истерические крики. А Робин сидел за столом, наблюдал за ними и улыбался, ожидая возобновления карточной игры, пока не понял, что этого не произойдет: все слишком много смеются, и, кроме того, карты Рами валяются на полу лицевой стороной вверх, и продолжать бессмысленно.
Тут он моргнул, неожиданно поняв, что означают эти самые обыденные и самые необычные мгновения – за несколько недель его однокурсники стали тем, чего он так и не нашел в Хампстеде, чего, как он думал, у него больше никогда не будет после Кантона: кругом людей, которых он любил так сильно, что у него щемило в груди при мысли о них.
Они стали семьей.
И тогда его охватило чувство вины из-за того, что он так сильно их любит, любит Оксфорд.
Робину страшно нравилось здесь жить. Несмотря на ежедневные оскорбления, которые приходилось терпеть, прогулки по окрестностям приводили его в восторг. В отличие от Гриффина он не мог возненавидеть Оксфорд, не мог постоянно культивировать в себе подозрительность и готовность к бунту.
Но разве он не имеет права быть счастливым? Прежде он никогда не ощущал такого тепла в груди, никогда так не ждал утреннего пробуждения. Вавилон, друзья и Оксфорд словно отперли что-то внутри него, какое-то солнечное место, он никогда не думал, что будет чувствовать такое. Мир вокруг стал светлее.
Он был ребенком, изголодавшимся по любви, которую теперь имел в достатке. Так что же плохого в том, чтобы держаться за нее?
Он не был готов посвятить себя «Гермесу». Скорее он был готов убить за любого своего однокурсника.
Позже Робина поразило, что ему никогда не приходило в голову рассказать кому-либо из них о «Гермесе». Ведь к концу осеннего триместра он мог доверить каждому из них жизнь и не сомневался, что, если бы он упал в ледяные воды реки, любой из друзей нырнул бы вслед, чтобы спасти его. Но Гриффин и «Гермес» словно вышли из ночных кошмаров и теней, а однокурсники олицетворяли тепло, солнце и смех, и он просто не мог представить, как свести их вместе.
Конец ознакомительного фрагмента.