Вавилон
Шрифт:
— Мне все это кажется сном, потому что я сама пришла к тебе с просьбой. А ты не дал мне и слова сказать. Я просто не могу опомниться.
— Это не сон. Я вполне живой — из плоти и крови. И все, что я говорю, мной взвешено и обдумано раньше. Нет никакого наваждения в моих словах. И оба мы — не призраки. Посмотри…
Он коснулся ее руки и при этом сказал проникновенно и нежно:
— Нанаи.
И не удержался, чтобы не повторить этого прикосновения. Набусардар взял обе ее руки в свои:
— Нанаи…
Он снова прошептал ее имя, прошептал с тоской и болью. Потом он выпустил ее руки и, словно дождавшись минуты,
Он склонился к ее губам и, уже касаясь их своими губами, произнес:
— Ты моя чистая и прекрасная. Ты прекраснее, чем лилии на холме Колая. Ты чище, чем чудодейственные источники в святилище богини Гулы.
И губы их слились, словно расплавленный металл, в едином чувстве.
Нанаи наконец пролепетала одурманенным, прерывающимся голосом:
— О господин, господин, прошу тебя…
Но он не слышал и не выпускал ее из своих объятий. Он сознавал только, что наконец-то наступила минута, по которой он давно тосковал, ради которой мог от многого отречься и многое претерпеть. И эта минута наступила сама. Кого благодарить за ее приход? Некогда размышлять об этом. Надо всей душой впитать каждую ее каплю, чьим бы даром она не была. Может статься, она не повторится уже завтра, если Кир вторгнется в Вавилонию и всему придет конец.
— Да, Нанаи, — говорил он, глядя в ее большие, глубокие сине-зеленые глаза, задумчивые, как сосны Серебряных гор, гор Тавра, — я уже сказал тебе, что у нас нет времени ждать, пока ты привыкнешь к моей любви, потому что враг стоит на наших границах, и, может, завтра придется выступать в поход против него, проститься со всем, что нам дорого. — Он судорожно привлек ее к себе, пронизывая взглядом, и она задрожала, как испуганный птенец. — Тогда и я оставлю все, что мне дорого, и тебя тоже. Но прежде, чем это случится, я хочу заполнить тобой всю свою жизнь, чтобы ты вошла в мою плоть и кровь. Только зная, что ты принадлежишь мне, что ты понимаешь меня, что моя воля стала и твоей волей, моя жизнь — твоей жизнью, моя любовь — твоей любовью, только зная это, я смогу успешно противостоять натиску персов и вести мою армию к победе. Только уверовав в то, что во всех своих помыслах и во всех своих делах я могу положиться на тебя, Нанаи, клянусь тебе перед ликом божественной Иштар, которой ты посвящена, и памятью твоего доблестного дяди Синиба, только тогда я спасу Вавилонию!
Она молчала, не сводя испуганного взгляда с его губ, не в силах понять, что с ней происходит.
— Нанаи, ты готова к этому, ты хочешь этого? Она не смогла издать ни звука и долго не отвечала. Она молчала так долго, что у Набусардара шевельнулось чувство обиды и недоверия.
— Может, ты не готова и не хочешь этого? Может, ты ждешь любви другого и готова разделить его судьбу?
— Будь снисходителен и терпелив со мной, господин, — едва пролепетала она.
— Может быть, ты даже хочешь, чтобы персы победили меня?
Он задумался и вдруг опустил руки.
Она дрожала от страха и ожидания.
Набусардар прошелся по комнате и, остановившись
— Ты все молчишь, — произнес он враждебно, — и я могу лишь догадываться, что ты думаешь не обо мне и не о нашей общей судьбе, а о том, кого я держу в подземелье этого дворца, о том, для спасения которого ты была готова пожертвовать жизнью.
Она уперлась ладонями о скамью, будто собираясь встать, но последние слова Набусардара заставили ее снова отпрянуть назад. Она напрягала все силы, чтобы ответить ему, но губы не повиновались.
— Ты пришла обмануть меня своей любовью! — воскликнул он и зло сощурился.
— Зачем ты через силу хочешь казаться несправедливым, господин? — наконец удалось вымолвить ей.
— Я тоже человек, а не зверь. Да, раньше и мое сердце было холодным, но ты отворила запруду, и оно снова наполнилось горячей кровью. Обыкновенной человеческой кровью, которая делает сердце таким уязвимым для чувств. Когда-то я был тверд, как мой меч. Мне было безразлично, кто падает и умирает под ним… — Он замолчал, стиснув зубы, и вдруг выкрикнул: — Ты пришла за ним? Говори! Ты хочешь помочь ему бежать или просто решила скрасить дни его страданий?
— Как видно, военные заботы прежде времени лишают тебя рассудка. Я пришла к тебе, господин, но ты не даешь мне и слова сказать.
— Говори! — прошептал Набусардар и глубоко вздохнул — Отвечай, пока я окончательно не сошел с ума. Я как зверь, которого с натянутым луком преследуют по пятам, не давая ему ни отдыха, ни покоя.
Он провел рукой по лбу и в изнеможении опустился на скамью. Он превозмогал себя и, опершись локтями на стол, сжимал голову.
Его больному воображению представилось, что в эти минуты Телкиза справляет пир любви у убийцы Сибар-Сина. Потом вспомнился Валтасар, который в эти тревожные для Халдейского царства дни не нашел более важного занятия, чем покорение ледяного сердца скифской девушки. Но горше всего была мысль о том, что Нанаи проделала нелегкий путь из Деревни Золотых Колосьев, видимо, только затем, чтобы помочь Устиге вырваться из тюрьмы, а он-то, Набусардар, хотел сделать ее госпожой своего сердца! У него потемнело в глазах, и он уронил голову на стол.
Нанаи подбежала и подняла ему голову. Коснувшись его лба, почувствовала, что он пышет жаром. Она не знала, что делать, чем ему помочь, как привести в чувство. Поискала глазами склянки с лекарствами, но ничего не нашла и выбежала за Текой.
Пришла Тека и озабоченно сказала:
— Он очень устал, ему надо отдохнуть.
Она тихо вышла и приготовила в соседней комнате постель. Потом развела в вине порошок и силой влила ему в рот сквозь стиснутые зубы.
Занимаясь Набусардаром, она шептала дочери Гамадана:
— Будь с ним нежной и ласковой. В горькую минуту стань ему радостью, а в минуту слабости — опорой.
Нанаи не сводила глаз с Набусардара, пока Тека поддерживала рукой его голову и вливала ему в рот питье. Она почти не слушала Теку и только ждала, когда Непобедимый придет в себя.
Но вот ресницы у него дрогнули, и он приоткрыл глаза,
— Я очень устал, — сказал он слабым голосом.
— Тебе приготовлена постель, — откликнулась Тека и помогла Набусардару встать.
— Я так устал, — повторил он и позволил отвести себя в соседнюю комнату.