Вавилонская башня
Шрифт:
Вокруг дома высились исполинские кипарисы. Раскидистые платаны отбрасывали густую тень. В воздухе витал ни с чем не сравнимый аромат роз. «Ну да, а на заднем дворе пороли невольников…» По крайней мере, так утверждал учебник истории. А может, не учебник, а какое-то фэнтези якобы про древнюю Грецию, поди сейчас вспомни. Женя успела вообразить, как состарится в рабстве под этими вот платанами. В глазах немедленно защипало. Но тут навстречу выбежала девушка, и Анагора приказала ей:
– Позаботься о новой рабыне.
Та почтительно улыбнулась хозяйке и потащила Корнецкую на кухню.
В доме чувствовался достаток. Коротко остриженная
Когда Корнецкая наелась до отвала, ей нагрели воду в большом медном котле. Всё та же девушка помогла новенькой как следует вымыться, а потом отвела в комнату и указала на соломенный тюфячок. Изъяснялась она всё больше жестами, видимо полагая, что хозяйское приобретение аттическим не владеет. Впрочем, у Жени и не было особой охоты ни с кем разговаривать. Она провалилась в благодатное небытие сна, не успев даже загадать о заветном: вот бы проснуться у себя дома перед телевизором, показывающим исторический фильм…
Когда её разбудили, стоял вечер следующего дня. Сквозь широко распахнутые ставни внизу открывался вид на белые улочки Керамика, из-за Акрополя возвышалась гора Ликабетт, а Пирейская дорога струилась жёлтой змеёй между холмов к Афинской гавани.
– Поспеши, тебя госпожа зовёт!
Кажется, начиналась рабская жизнь… С порками на заднем дворе и булавками, вколотыми в грудь. Корнецкая едва успела плеснуть холодной водичкой в лицо. Служанка повлекла её во внутренние покои и в спальной комнате заставила преклонить колени у невысокого ложа Анагоры.
Та красовалась на нём полностью обнажённая. То есть не красовалась, а явно пребывала в самом естественном для себя состоянии. Заставив Женю скинуть грязную, сплошь порванную эксомиду, она долго рассматривала совершенное тело своей покупки, затем приблизилась и, велев подняться, спросила:
– Кто ты по крови?
– Я из далёкой северной страны… – по-прежнему не понимая, как это ей удаётся, отозвалась Корнецкая на древнем аттическом наречии. Ласковые пальцы хозяйки вдруг коснулись её сосков, и Анагора произнесла нараспев:
– Нежный огонь разливается в моей груди,когда я вижу тебя,и с душой, полной сомненья,я безмолвствую…«Ох, мама мия. Вляпалась. Лесбиянка…»
Однако Анагора отстранилась, глядя на неё с любованием и печалью, как на нечто желанное и недостижимое.
– Ты действительно прекрасна, «хорошо рождённая». [30] Но испить тебя навряд ли суждено мне, ведь ты – мой дар пленительной Леэне, чье тело обнимали руки десятой музы, самой божественной Сафо…
30
Так переводится с греческого имя «Евгения».
«Сафо? Сафо… Это случайно не та, которая…»
По всему получалось – именно та. Во веки веков прославившая остров Лесбос и всё, что с ним связано. Анагора достала небольшую шкатулку, и Женя скоро убедилась, что
– Да, мастодетон тебе точно не нужен. – Анагора выбрала из своего платья нежно-зелёный хитон из тончайшей индийской ткани, удивительно оттенивший волосы Корнецкой. Надела поверх него на Женю серый химатион и, застегнув пряжку на левом боку упакованного по всей форме подарка, принялась собираться сама.
Солнце уже исчезло за вершинами величавых кипарисов, когда запряжённая парой повозка весело покатилась сквозь вечернюю прохладу афинских улиц. Скоро хозяйка с невольницей уже поднимались по широкой, выложенной мрамором лестнице в небольшой сад, в котором цвели одни только розы. Цветы женской сущности, Афродиты и любви.
Входная дверь оказалась незапертой. Миновав проход, озарённый висевшим на бронзовой цепи лампионом, Анагора с Корнецкой оказались в ароматном сумраке передней комнаты. Здесь их слуха достигли сладострастные женские стоны, отчетливо доносившиеся из спальни. «Ого. Кто-то даром времени не теряет…» – подумалось Жене. Сексуальная ориентация у неё была – нечем похвастаться – сама что ни есть обычная, а значит, при мысли о лесбийской любви вроде полагалось испытывать ужас и отвращение. Странно, ни того ни другого почему-то не возникало.
Госпожа тронула её за руку и улыбнулась:
– Сейчас Леэна отдаст пыл сердца своего, и мы зайдем.
Действительно, скоро раздался крик страсти, а когда стоны затихли, Анагора за руку ввела Женю в небольшую спальную комнату, напоённую ароматами будоражащих благовоний.
И вот тут, кажется, ужас и отвращение довелось испытать самой Анагоре!
По крайней мере, она замерла и ошеломлённо уставилась в сторону ложа. Потупившаяся было Женя немедленно вгляделась туда же: караул, что ТАКОГО увидела там её весьма раскрепощённая госпожа? Окровавленный труп? Волосатого похотливого шимпанзе?
Оказалось – ничего особенного, по крайней мере по Жениным меркам. Освещённые тусклым светом однопламенного лампиона, там всего-то возлежали, обнявшись, меднотелая светловолосая женщина и широкоплечий обладатель густой, чёрной как смоль бороды.
– Ты, ты… с мужчиной! – Рука Анагоры враз похолодела, поэтесса вздрогнула и пошатнулась, да так, что Корнецкой захотелось её подхватить. Леэна же, ничуть не смущаясь, мягко соскользнула на пол и приблизилась к вошедшим, неся с собой запах здорового тела, мускуса и утолённой страсти.
– Не всегда трибада пребывает во власти Антэроса, временами ложится она на алтарь Афродиты! – Афинянка повела скульптурным плечом. – Вспомни, Анагора, мою наставницу, великую Сафо, из-за любви к мужчине кинувшуюся в море с Левадийской скалы!
Видимо, в переводе на русский это было вроде призыва «не быть святее Папы Римского».
А Леэна качнула плавно крепкими бёдрами и продекламировала:
– Насколько было бы лучше, если бы наши сердца были вместеИ передо мной не разверзались бы мрачные бездны!Ты так гордился этим сердцем, Фаон, ты говорил,Что природой оно создано для любви…