Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод)
Шрифт:
— Не беспокойся, Селия. — Я улыбнулась и пожала плечами. — Я не собираюсь ввести приходских рабочих в твою кухню. Просто я только что провела все утро за счетами и сейчас на все смотрю оценивающе.
— Они не слишком плохи, Беатрис. — Селии нельзя было отказать в наблюдательности. — Поскольку твои глаза сияют и ты кажешься очень счастливой. Ты получила хорошие известия?
— Да, — призналась я. — Я получила письмо, которое сделало меня очень счастливой.
Лицо Селии озарилось, будто освещенное светом тысячи свечей.
— Джон возвращается домой? — воскликнула она радостно.
— Нет, — раздраженно
Селия принялась тщательно изучать тарелку, и я догадалась, что в ее глазах стоят слезы. Когда она взглянула на меня, ее губы дрожали от разочарования и от крушения надежд.
— Извини, дорогая, — сказала она. — Я сказала это бестактно. Я так много думаю о Джоне и о том, как вы несчастны, живя врозь, что это было моей первой мыслью.
Я кивнула и занялась завтраком. Селия, как я заметила, ела очень мало и отказалась от фруктов.
— Ты не собираешься в Бристоль, навестить его? — испытующе спросила она. — Джон уже так долго в отъезде. Он оставил нас в первую неделю декабря, а сейчас уже середина апреля.
— Нет. — Голос мой был тверд. — Думаю, мне следует придерживаться советов доктора Роуза. Едва ли Джону пойдет на пользу, если я приеду, когда он совершенно не будет готов к этому визиту.
— Как хочешь, дорогая, — мягко согласилась Селия. — Но если ты передумаешь, то я хотела предупредить тебя, что ты можешь спокойно оставить Ричарда со мной. С ним все будет в порядке.
— Я знаю, — кивнула я. — Спасибо, Селия.
Все шло своим чередом. На полях созревала наша пшеница, которая должна была оплатить наши расходы, адвокаты в Лондоне уже начали процесс в палате лордов. В банковских кругах возникло некоторое недоумение по поводу моего письма, но, связанные доверенностью на учреждение опеки, они перечислили на счет нашего кузена двести тысяч фунтов. Целое состояние для любого человека, не оставившее и пенни мне и моему сыну.
Я излила на Чарлза Лейси этот водопад денег Мак-Эндрю и не оставила ни пенни для себя. Одним безрассудным жестом я швырнула к его ногам все состояние Мак-Эндрю, оставив Вайдекр без всякой защиты.
И мне пришлось обратиться к другим банкирам с просьбой о новой закладной.
В бристольской клинике доктора Роуза поправлялся мой муж. Его руки перестали дрожать, а из глаз исчез лихорадочный блеск. Сквозь решетки на окне он мог видеть зеленеющие верхушки деревьев и слышать хлопанье крыльев прилетевших грачей. Он мог наслаждаться воркованием голубей. Он еще не знал, что он нищий. Он не имел понятия, что я разорила его. Но он поправлялся, и его разум обращался ко мне все с меньшим страхом.
«Доктор Мак-Эндрю постепенно понял, что несчастья последних месяцев не были вызваны вами, — писал мне доктор Роуз с обычным тактом. — Он говорит о вас как об обычной смертной, а не как об исчадии ада. Я знаю, как сильно это расстраивало вас. Вы будете рады узнать, что эти ужасные галлюцинации исчезли».
Я улыбалась, читая это. Выздоровление Джона окажется весьма хрупким, когда он вернется домой и обнаружит
«Я думаю, он скоро сможет вернуться домой, — писал доктор Роуз. — Я обсуждал с ним этот вопрос, и он уверен, что сможет нормально жить дома и не злоупотреблять выпивкой. В настоящее время он воздерживается от спиртного, но считает, что в состоянии противиться искушению, даже позволяя себе выпить вина с друзьями или в семейном кругу. Он уверен, что научился справляться с этим, и я считаю, что он прав».
Я кивнула и перевернула страницу.
Джон, может быть, уже не сходит с ума от страха передо мной, но он ненавидит и презирает меня. Я вздрагивала при мысли о том, как сильно он должен ненавидеть меня, вспоминая, как его связали и насильно увезли в клинику по моей команде. И я также ненавидела и боялась его. Если бы это было в моих силах, он никогда бы не вернулся домой. Помимо острого ума и проницательных глаз он обладал всей полнотой власти, данной ему людьми и законом. Он понимал, что я собой представляю и что я совершила. Это пугало меня. Если бы я могла, он остался бы в клинике навечно. Но я выбрала плохого доктора. Доктор Роуз оказался честным, знающим врачом. Он встал на мою сторону, поскольку моя история звучала убедительно, мое лицо было красивым, а мой муж выглядел больным. Но его нельзя было просить оставить Джона там навсегда. Джон возвращается домой.
И насколько я знала, он возвращается домой бороться со мной, защищать Селию и ее ребенка. Прежде чем он окажется здесь, я должна выполнить все задуманное. И передать Ричарду Вайдекр.
Я должна сделать это, пока Селия предоставлена самой себе. Пока она не имеет поддержки со стороны Джона или, что гораздо хуже, он не рассказал ей обо мне. Я должна очень умно и осторожно сообщить ей о передаче майората совместно Ричарду и Джулии, прежде чем она получит представление о реальном положении вещей.
Я взяла ручку, лист бумаги и набросала легкий и уверенный ответ доктору Роузу. «Что за чудесная новость! — писала я. — Мое сердце переполнено счастьем. Но, увы! Моя невестка, которая была так расстроена болезнью моего мужа, теперь больна сама. Я считаю, что было бы лучше, если бы вы позволили Джону переждать в мире и спокойствии Бристоля этот трудный момент и вернуться к нам, когда его горячо любимая семья вновь обретет привычную гармонию и счастье».
Я запечатала письмо своей личной печатью и, удовлетворенная, откинулась на спинку стула.
Стоял разгар цветения вайдекрских нарциссов, и вся земля в розовом саду казалась покрытой бледно-желтым облачком. Более светлые и изящные, чем садовые нарциссы, эти цветы перешагнули границы сада и рассыпались по выгону. И я видела, как склоняется к ним красивая морда Тобермори и изо рта у него торчит громадный желтый пук цветов. Я пожалела, что рядом со мной нет Ричарда, чтобы показать ему лучшего жеребца нашей конюшни в таком комичном виде. На опушке леса, там, где кончался выгон, вся земля была покрыта сочной зеленью, и даже самые крошечные растения, казалось, дышали отвагой и осмеливались пробиваться прямо к солнышку. Все вокруг цвело и сияло радостью жизни, и только я казалась единственной темной фигурой в этом хороводе счастья.