Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод)
Шрифт:
Это не было нерешительностью, но я не находила в себе сил. Речь шла скорее о Гарри, нежели обо мне, и я нуждалась в каком-то событии, которое подтолкнуло бы меня к действиям. Даже когда Селия спускалась к завтраку слишком поздно, с голубыми тенями под глазами, но с улыбкой счастливого ребенка, я ничего не предпринимала. Я не была готова. Но однажды вечером Гарри спросил меня:
— Ты не уделишь мне внимание после ужина, Беатрис? Может быть, ты посидишь со мной, пока я буду пить портвейн?
— С удовольствием, — ответила
Дворецкий налил мне рюмку ратафии и поставил графин с портвейном около Гарри. После этого он оставил нас.
В доме стояла тишина. Я задумалась, помнит ли Гарри другой такой же вечер, когда мы в молчании сидели в притихшем доме, а языки пламени играли на стенках камина, а потом мы слились друг с другом на твердом деревянном полу этой самой комнаты. Но, увидев его мальчишескую улыбку и чистые счастливые глаза, я поняла, что он не помнит ровным счетом ничего. Теперь другое тело и другие поцелуи согревали его. Наша страстная запретная любовь принадлежала прошлому.
— Я должен поговорить с тобой кое о чем, что делает меня очень счастливым, — сказал Гарри. — Я не думаю, что это будет сюрпризом для тебя. По-моему, это ни для кого не новость.
Я вертела тонкий стебель рюмки между пальцами и ничего не говорила.
— Доктор Мак-Эндрю обратился ко мне, как к главе семьи, и просил у меня твоей руки, — торжественно сообщил Гарри.
Я невольно вскинула голову, мои глаза блеснули.
— И что ты ответил? — выстрелила я в него вопросом.
Он замер в удивлении.
— Естественно, я сказал «да», Беатрис. Я думал… мы все думали… я был уверен, что…
Я вскочила на ноги, резко отодвинув стул.
— Ты дал свое согласие, не поговорив со мной? — спросила я ледяным голосом, в то время как мои глаза метали зеленое пламя.
— Беатрис, — мягко произнес Гарри, — все видят, что ты любишь его. Конечно, его профессия несколько необычна, но он из прекрасной семьи и… баснословно богат. Конечно, я сказал, что он должен поговорить с тобой. А что другое я должен был сказать?
— А у него есть где жить? — выкрикнула я, и мой голос сорвался в рыдание. — Где я буду жить, осмелюсь я спросить? — Мой ослепленный гневом разум ухватился за это препятствие.
Гарри успокаивающе улыбнулся.
— Беатрис, я думаю, ты не представляешь себе, насколько богат Джон Мак-Эндрю. Он планирует возвратиться домой, в Эдинбург, и может купить там для тебя даже дворец Холируд, [12] если на то будет твое желание. Он вполне может себе это позволить.
12
Дворец шотландских королей.
— Итак, я могу выходить замуж и отправляться в Эдинбург? — неистово выкрикнула я. — А как
Гарри, совершенно растерявшийся от моего гнева, все еще пытался урезонить меня.
— Вайдекр может прожить без тебя, Беатрис. Бог свидетель, ты хозяйка здесь и даже больше того, но это не должно останавливать тебя. Если твоя жизнь и твое счастье зовут тебя в Шотландию, то Вайдекр — последнее, что должно помешать тебе.
Если бы я не была совершенно ослеплена гневом, я бы громко рассмеялась. Одна мысль о том, что моя жизнь зовет меня в какой-то городской дом в Эдинбурге, а моя любовь к светловолосому незнакомцу может заставить меня покинуть Вайдекр, выглядела комически смешной, если не ужасной. Совершенно непереносимой.
— Кто знает об этом предложении? Мама? — бешено спросила я.
— Никто, кроме меня, — торопливо уверил меня Гарри. — Я хотел прежде всего поговорить с тобой, Беатрис. Но возможно, я упомянул об этом в разговоре с Селией.
Его голос, такой размеренный, успокаивающий, такой шоколадно-мягкий голос, принадлежавший облеченному властью мужчине, который на протяжении долгих веков привык обладать и распоряжаться женщинами и их судьбами, смел последние остатки моей сдержанности.
— Пойдем со мной, — приказала я и схватила со стола подсвечник.
Гарри издал изумленное восклицание, оглянулся вокруг, ища спасения, и, ничего не найдя, последовал за мной. Из холла мы видели открытую дверь гостиной и слышали тихие голоса мамы и Селии, спокойно вышивающих алтарный покров. Но я, не обращая на них никакого внимания, повернула к главной лестнице. Гарри следовал за мной, безмолвный, но послушный. Мы прошли первый поворот, затем второй, а за третьим лестница сужалась, и огонек моей свечи едва мерцал в полной темноте.
— Подожди здесь, — приказала я и открыла дверь своим ключом.
В комнате я быстро выскользнула из моего вечернего платья и надела ту самую зеленую амазонку, которую я носила в лето возвращения Гарри из школы, когда он увидел меня обнаженной на полу старой мельницы. Длинный ряд пуговиц облегающего жакета я не стала застегивать. Под ним ничего не было. В руке я держала старый отцовский кнут — длинный тонкий кожаный ремешок, прикрепленный к черной эбонитовой рукоятке, украшенной серебряным наконечником.
— Входи, — сказала я голосом, которого Гарри не посмел ослушаться.
Он толчком открыл дверь и ахнул, увидев меня, высокую и разгневанную, в мерцающем свете свечей. Он ахнул еще раз, увидев мою обнаженную грудь, козлы в середине комнаты, крючья на стене, широкий комфортный диван и небрежно разбросанные овечьи шкуры.
— Подойди сюда. — Мой голос был острым, как нож.
В трансе Гарри послушно шагнул к крючьям и даже расставил ноги, чтобы я могла потуже привязать его голени кожаными ремнями. Так же молча он раскинул руки, и я привязала их у запястий очень туго и болезненно.