Вайдекр, или темная страсть (Широкий Дол) (др. перевод)
Шрифт:
Он усмехнулся, ничуть не смущенный.
— Нет, мисс. Конечно нет. Но вы, наверное, хотели бы иметь хороший дешевый чай, и сахар, и бренди.
Я усмехнулась ему в ответ.
— Итак, что вас интересует?
— Нам не нравится место, где мы обычно храним наши товары, — вполголоса заговорил он, не выпуская из виду Джона Мак-Эндрю, настороженно стоящего у экипажа и не сводящего с нас глаз. — У нас сейчас новый предводитель, и он предложил хранить товар на старой мельнице на вашей земле. Товар останется здесь всего на несколько ночей, и вы даже знать ничего не будете об этом, мисс Лейси. Если вы будете благосклонны, у нас всегда найдется пара бочонков бренди
В том, что он предлагал мне, не было ничего необычного. Контрабандисты — они называли себя джентльменами — всегда уходили в море и возвращались к укромным, сильно изрезанным берегам Суссекса. Два таможенных офицера, служащих тут, были бессильны против них, поэтому предпочитали проводить ночи в крепком сне, а дни — в писании рапортов. Один из них к тому же был профессиональный поэт и на свою службу смотрел сквозь пальцы.
Папа не придавал большого значения тому, если когда-нибудь партия товара заночует в одном из наших сараев, а полдюжины лошадей поздно ночью неслышно проскачут через Экр. Да и сами жители Экра предпочитали держать окна закрытыми, а рты — на замке. Джентльмены были великодушны к друзьям, но могли отыскать доносчика и отомстить ему.
Я уже собиралась дать свое согласие, но упоминание о новом предводителе и старой мельнице заставило меня насторожиться.
— И кто же ваш новый предводитель? — спросила я.
Парень поморщился.
— О нем я бы лучше не говорил. Но он умеет все хорошо устраивать, и когда я вижу впереди его черную лошадь, я спокоен.
У меня во рту внезапно пересохло. Я едва могла глотнуть.
— Это он выбрал нашу старую мельницу?
Мой голос дрожал, и я чувствовала, как пот градом катится по моему лицу.
Человек с любопытством смотрел на меня.
— Да, он, — был ответ. — Вам плохо, мэм?
Я поднесла руку к глазам и увидела, что мои дрожащие пальцы мокры от пота.
— Ничего, ничего, — отчаянным усилием выговорила я. — Он что, местный уроженец?
— Да, я думаю, он родился и вырос близ Вайдекра, — нетерпеливо говорил парень, явно встревоженный моим видом и моими расспросами. — Так что мне ему передать?
— Передайте ему, что старая мельница смыта водой и что все здесь по-другому, — взорвалась я, и мой голос звенел от страха. — Передайте ему, что для него нет места в Вайдекре. Пусть ищет себе другой маршрут. Скажите ему, чтобы он не ходил около меня или около моей земли. Скажите ему, что он здесь изгнанник и что я здесь хозяйка.
Мои колени подогнулись, и, если бы не рука Джона, я бы упала. Он подхватил меня, как ребенка, и одним взглядом услал парня прочь.
Джон Мак-Эндрю посадил меня в экипаж. Из-под сиденья он достал серебряную фляжку шотландского виски и поднес ее к моим губам. Я с отвращением отвернулась, но он принудил меня глотнуть несколько капель, и я вдруг согрелась и успокоилась. Мы долго сидели в молчании, пока наконец я не стала слышать удары моего собственного сердца. Мой разум закоченел от страха перед этим неожиданным явлением. Но я говорила себе, что бояться нечего, это, разумеется, какой-нибудь из неудачников-браконьеров или один из работников, которого принудили служить во флоте, но он сбежал в контрабандисты. Черная лошадь ничего не значит. Я просто запаниковала. И напрасно.
Но даже сейчас, сидя высоко в экипаже, где лежит на сотни фунтов серебра, я чувствовала себя уязвимой и испуганной. Я конвульсивно вздрогнула, затем глубоко вздохнула и, прикусив щеки изнутри, постаралась взять себя
— Благодарю вас, — сказала я. — Я просто глупа, если так расстроилась. Он — контрабандист и хотел где-нибудь припрятать свои бочонки с бренди. Когда я сказала «нет», он был оскорблен. Я не знаю, почему это так напугало меня.
Джон Мак-Эндрю понимающе кивнул, но глаза его оставались настороженными.
— Почему вы сказали «нет»? — спросил он. — Что вы имеете против них?
— Я никогда этого не позволю, — проговорила я. — Я не хочу преступников у себя в Вайдекре, мне не нужно никаких предводителей, никакой шайки. — Теперь я уже почти кричала. — Сегодня он контрабандист, а кем он будет завтра? Я не хочу, чтобы кто-то чужой на черном коне по ночам скакал мимо моего дома. — Я остановилась с рыданием, сама испуганная своим взрывом.
Теплая ладонь Джона накрыла мою руку.
— Вы не хотите мне рассказать почему? — спросил он, и его голос был мягким, нежным и любящим.
— Нет, — жалобно возразила я, — нет.
Мы сидели молча, лошади низко склонили головы к траве, позднее солнце освещало розовым светом барашки облаков, низко клонясь к морю.
— Я отвезу вас домой, — сказал Джон, и в его голосе звучали теплота и терпение.
Теперь я знала, что он любит меня. Любит меня так сильно, что готов принять на веру то, что я делала, хотя это могло подсказать ему, что я далеко не такая прямодушная хорошенькая девушка, какой казалась. Он мог догадаться, что у меня есть секреты, и страшные секреты. Но он предпочел кликнуть лошадей и повезти меня домой. Мы ехали, глядя на заход солнца, который перешел в светлые сумерки, пока мы добрались до долины Гудвудского леса, а затем и в сияющую звездами ночь, напоенную сладостными ароматами. Домой мы приехали уже при свете луны, крохотного тонкого серпа на синем небе, и когда Джон Мак-Эндрю подал мне руку, помогая выйти из экипажа, я почувствовала легкий призрак поцелуя на своих волосах.
Он не стал принуждать меня к объяснениям. Стояли последние дни уходящего лета, трава была вся скошена, зерно просеяно, и оставалось много времени для визитов, танцев и пикников.
Когда мы с Селией, мамой и Гарри ездили к Хаверингам, мы с Джоном всегда совершали одинокие прогулки по заросшему саду. Возвращаясь к чаю, мы видели, как обменивались улыбками мама и леди Хаверинг, но улыбки немедленно исчезали под нашими взглядами. Иногда по вечерам мы сворачивали большой ковер в гостиной Хаверингов, а мама садилась за рояль и играла джигу и разные деревенские танцы. Свой первый и последний танец я танцевала в объятиях Джона. Затем, пока мы ждали наши экипажи и воздух становился все холоднее и холоднее, доктор накидывал на мои плечи шаль, иногда слегка касаясь пальцем моей щеки, холодной и мягкой в лунном свете, как цветок.
Экипажи подкатывали к крыльцу, он подсаживал меня в карету и, мягко сжимая мои пальцы, прощался со мной отдельно от всех. Лошади уносили нас домой, я откидывалась на шелковые подушки и чувствовала тепло его улыбки, блеск глаз, прикосновение руки к своей щеке. И я сидела не шевелясь, а мама сидела рядом со мной и тоже тихо улыбалась.
Но это легкое изящное ухаживание не могло поглотить меня настолько, чтобы я забыла о власти над Гарри, о власти над землей. Примерно раз в неделю я поднималась по ступенькам в тайную комнату и брала Гарри в ослеплении страха и наслаждения. Чем чаще это происходило, тем меньше это значило для меня, пока наконец мое ледяное презрение к Гарри не стало реальностью.