Вчера-позавчера

Агнон Шмуэль Йосеф

3

Солнце стояло в зените, и не было заметно в нем и тени усталости, напротив, заметно было, что все больше и больше оно набирает силу. Под ним лежала земля, истертая и иссохшая. И между небом и землей — раскаленный воздух, закутанный в пыль, а когда он встряхивал свое одеяние, то забивались пылью глаза людей и глаза Балака тоже. Вывалил Балак наружу пересохший язык и принялся лаять: «Гав, гав! Гав… нам дождь! Гав… нам каплю воды! Я схожу с ума от жажды!» Оскалил он зубы и взглянул на небо. Можно предположить, что он вспомнил о поступке своего предка, Великой Собаки, который продырявил небо во время засухи и пролил дожди.

Небо было, как всегда в эти дни, подобно раскаленной голубой стали в кузнице, и оно смеялось над Балаком. Зажал Балак хвост меж задними лапами, и пустил слюни, и задумался: может быть, правы те, кто трубит в шофар, ведь звуки, исходящие из шофара, проникают сквозь все четыре

неба, и небеса содрогаются и проливаются дождями. Но ведь небес на самом деле семь, почему же он говорит о четырех? Балак, как и другие животные, умел считать только до четырех. Еще хуже — с птицами, которые считают до двух. Еще хуже обстоит дело с теми, у кого восемь ног, с теми, что бегут — на четырех и отдыхают — на четырех. Те и вовсе не умеют считать, так как из-за своих трудов: то — надо бежать, то — надо отдыхать, нет у них достаточно времени для умственного труда. И как только вспомнил Балак трубящих в шофар, вспомнил он о Меа-Шеарим. И как только вспомнил про Меа-Шеарим, поднялся он на ноги и побежал туда.

Неизвестно, по какой дороге он бежал. Или мимо гостиницы Каменеца, места, где была старая почта, а оттуда по улице Мусрары? Или бежал по улице Яффо и поднялся на улицу, где стоял сиротский дом Дискина? Или, может быть, не шел ни той и не этой дорогой, а направился по дороге другой? Можно предположить, что шел он обочинами дорог и лаял так, что голос его не был слышен. И похоже, что наши предположения близки к истине, ведь если бы шел он посередине и голос его был бы слышен, его бы заметили и остановили. Так как все эти районы заселены, слава Богу, нашими братьями, сынами Исраэля, а они обычно читают газеты (кто потихоньку, а кто и в открытую), то если бы увидели его, не пришел бы он в Меа-Шеарим живым.

Часть семнадцатая

БАЛАК ПРИШЕЛ, КУДА ХОТЕЛ

1

Вошел Балак в Меа-Шеарим, пробираясь обочинами дорог, — пасть его разинута, слюна стекает, уши отвисли, хвост повис меж задними лапами, а глаза налиты кровью, и он лает беззвучно. Остановился и освободил свой живот от всех запрещенных кушаний, которые были там. Подогнул под себя обе задние лапы и уселся на них, как измаильтянин, и высунул язык наружу, и дышал, как кузнечный мех, все оглядываясь по сторонам, но не видя ни одной живой души, так как весь Меа-Шеарим собрался, чтобы послушать рабби Гронема Придет Избавление. Когда увидел Балак, что он здесь один, распростерся в молитве с просьбой смилостивиться над ним: только бы не потерпел он неудачи в своем обращении к людям, и пусть голос его придется им по душе.

Стоит рабби Гронем на ступенях здания ешивы, и несколько десятков человек окружают его со всех сторон, кроме женщин, которые стояли на порогах лавок, пытаясь его услышать. А слова его летят, как стрелы, и лицо его горит огнем, и голос его разносится из конца в конец Меа-Шеарим. И каждый раз из уст его исходит вздох, или стон, или рыдание, или завывание, и то же самое — из сердец слушателей. И он раскачивается из стороны в сторону и закрывает глаза и открывает их, и выбрасывает вперед руки и бьет ими себя в грудь. Небольшую часть из его толкования мы приведем здесь, и каждый, кто хочет плакать, пусть вздыхает и плачет.

«Наши святые мудрецы, благословенна их память, сказали в Гемаре, в разделе „Пост“: „Дожди перестают идти, потому что ненавистники Исраэля приговорены к гибели“. Господа мои и учители! Как это понимать — ненавистники Исраэля? Ведь мы знаем, что не создан мир ни для кого иного, как только для Исраэля, тем более дожди, ведь обещано им, евреям, что будут идти дожди для них. И это знают все народы. К примеру, это видим мы в книге „Црор а-Мор“, там написано о стихе „И дам Я дожди ваши во времена их“ из недельной главы Торы „По законам Моим…“, что не сказано в Торе просто „дожди“, дабы указать, что дожди эти — для нас. И это было нашей крепостью и нашим величием, когда приняли нас к себе народы, — мы знали, как привести дожди в положенный срок.

Но здесь я скажу вам нечто новое. Когда я пошел уточнить, на какое расстояние можно разрешить уходить в субботу, я зашел в дом одного из именитых людей Иерусалима напиться воды. В ту неделю читали главу „По законам Моим…“, и я рассказал ему, что я думаю по поводу двух наказаний, а именно о наказании, приведенном в главе „По законам Моим…“, и о наказании, приведенном в главе „Когда придешь…“. Ведь, не правда ли, на первый взгляд странно, что наказания Господа, Благословен Он, малочисленны по сравнению с наказаниями Моше, учителя нашего? Рука Всевышнего да коротка будет? Под конец, чтобы сказать что-то хорошее, процитировал я ему слова автора „Црор а-Мор“ по поводу дождей. Достал хозяин дома одну из своих книг и показал мне, что во времена изгнания евреев из Германии были евреи приняты в Польше с большим почетом. И что поставил им король Польши условие, чтобы они просили у Бога дать

дождь в положенные сроки, так как знал король, что в силах сынов Исраэля привести дожди своими молитвами. И до сих пор существует обычай у необрезанных в тех краях засевать поля во время близкое к восьмому дню праздника Суккот, когда евреи молятся о дожде. Но, господа, трудность остается неразрешенной, ведь если ненавистники евреев приговорены к гибели, к чему евреям жалеть их? Разве мало нам всех тех бед, и страданий, и смертей, не приведи Господи, которыми народы мучают нас, чтобы мы еще огорчались, что нет дождей? Разве поля есть у нас, которым нужен дождь? Разве сады и плантации есть у нас? Ведь вся наша нужда в дождях — ради исполнения заповедей, ради заповеди омовения рук и тому подобного. Разве не справедливо было бы, чтобы Господь, Благословен Он, видел бы наши нужды во имя исполнения Его заповедей и давал бы нам дожди? А получается, что он включает нас в семью народов, да не будем мы упомянуты вместе с ними, все нужды которых — сплошная материя. Это было нужно во времена храма, когда сыны Исраэля жили на своей земле и нуждались в дождях, чтобы поля их давали урожай и они могли бы приносить в Храм первый сноп и два хлеба, и отделять десятину [126] от урожая, и возливать воду на жертвенник. Но теперь, господа мои и учители, теперь!!! Ой, когда потеряли мы все!!! Сколько нужно простому еврею? Особенно в это время. Горе! Во времена тяжелые эти, когда за грехи наши многие свершились над нами слова плача поэта „воду нашу за серебро мы пили“.

126

В Торе заповедано отделять десятину от урожая и отдавать ее коэнам и левитам.

Да только, господа мои и учители, под ненавистниками Исраэля имеются в виду здесь, в Гемаре, сами евреи. Просто, как известно, из уважения к евреям избегали святые мудрецы грубых выражений и говорили очень осторожно, и действительно, есть много подобных выражений в Гемаре. Если это так, господа мои и учители, есть у нас тут колоссальная трудность. Неужели в поколении мудрецов Гемары, всех до одного святых и чистых, были люди, приговоренные к истреблению? Настолько, как сказали мудрецы в Гемаре, что небеса закрываются, так как приговорены те к гибели? А ведь могло то поколение подражать хоть немного мудрецам нашим, святым и чистым, и исполнять заповеди, и совершать добрые дела, и не были бы они приговорены к истреблению?

Трудность другая, еще большая, чем эта, требует ответа: неужели великие мудрецы, мудрецы Гемары, у которых учились все поколения Торе, защите нашей во все времена, неужели не учили они свое поколение Торе и не могли защитить своих современников от угрозы истребления?

Однако, господа мои и учители, обе трудности эти объясняются одинаково: все — относительно, в каждом поколении — свое понятие величия и святости. И всегда те, кого Гемара называет ненавистниками Исраэля, считались таковыми в данном поколении, ведь жили они во времена святого поколения, но не учились от своих современников и не стали сами такими же святыми и чистыми евреями. Поэтому Гемара обвиняла их и называла их ненавистниками евреев, ведь были у них учителя — и не учились. А если бы они жили в наше время, их считали бы праведниками, как говорится, хочешь найти праведника — пойди и поищи его среди злодеев прошлых поколений.

Горе! Господа мои и учители! Как велико наше падение! До того опустились мы благодаря грехам нашим многим, что злодеи прошлых поколений, которые заслуживали гибели, считались бы в нашем поколении абсолютными праведниками. Господа мои и учители! Я еще не так стар, но, несмотря на это, я мог бы рассказать вам то, что видел собственными глазами в Иерусалиме, Святом городе нашем. Я помню, что были тут люди, которые молились утром и вечером в синагогах и бейт мидрашах; и молились, и учились, и давали щедрые пожертвования, и тем не менее шла о них дурная молва, ведь то поколение — поколением праведным было настолько, что эти люди считались еретиками и безбожниками. А теперь, господа мои и учители! Что мы можем сказать, когда мы видим, что лицо нашего поколения подобно лику собаки. И не просто собаки, а бешеной собаки, и мало того, они, современники наши, еще хуже бешеной собаки. Ведь они думают про себя, что они большие умники, философы, логически мыслящие люди, и они хотят набросить свою сеть на весь народ Израиля, в особенности на детей, не знающих греха, и открывают для них „школес“, дабы увести их от веры, не приведи Господь. Тогда как бешеная собака, господа мои и учители, лучше их, ведь она объявляет о себе, что она бешеная, как мы видим на той собаке, взбудоражившей Иерусалим, на шкуре которой написано „сумасшедшая собака“, она хотя бы предостерегает людей, чтобы бежали от нее. Это — то, о чем я говорю, лицо поколения — как лик собаки. И не просто собаки, а бешеной собаки».