Вдали от рая
Шрифт:
Но теперь они не на такого напали; воля профессора столкнулась с не менее сильной волошинской волей, и секретарь капитулировала перед очередным приказом, отменявшим, очевидно, все предыдущие. По характеру своему она не способна была долго противиться чужой настойчивости, и теперь только смотрела, округлив глаза, на то, как без разрешения врывается в кабинет, бывший для нее святилищем, сын действительно уважаемой ею, замечательной женщины, так рано умершей Валентины Васильевны Волошиной…
Внутри Виктора встретили прохлада и полумрак. Глазами, мгновенно привыкшими к неожиданной тьме, он быстро обшарил все закоулки комнаты и успел снова поразиться ее уютному, нерабочему, почти барскому виду. В одном из кресел
Услышав легкий стук притворившейся двери, он поднял голову, двигаясь будто в замедленной съемке, и Виктор встретился с ним глазами. Блеснули толстые стекла очков, медленно поднялась, снимая очки, рука, и на гостя уставился неподвижный взгляд, холодный и вопрошающий. Вот ты какой, подумал про себя Волошин, невольно, с каким-то патологическим интересом залюбовавшись странной фигурой в странной комнате. И совсем не страшный, не отталкивающий, – по крайней мере, внешне. Не знал бы, что на твоей совести столько погубленных жизней, ни за что бы не поверил, что такой колоритный, такой профессорски-внушительный вид – всего лишь вывеска на фасаде мерзкого типа…
– Зачем вы пришли? – неожиданно скрипучим старческим голосом осведомился Плещеев.
– За ней, – Волошин кивнул на Веру, по-прежнему погруженную в глубокий транс.
Ее отец как будто и не удивился ответу. Осмотрев посетителя с ног до головы с любопытством биолога, прикидывающего, как бы ему получше расчленить эту лягушку, он задумчиво, но с тайной угрозой в голосе произнес:
– Вы давно уже мешаете мне, молодой человек. Вы как-то странно свернули в своем развитии не на ту тропу, которая для вас была уготована, слишком быстро ушли из силков, слишком неожиданно освободились… Мало того, вы сбили с пути истинного мою дочь, и я с трудом смог вернуть ее себе, заставить прийти в интернат против ее желания. Теперь мне придется долго и упорно с ней работать, дабы стереть из ее памяти все произошедшее, уничтожить волю к непослушанию. А вы вдобавок еще и явились сюда, увидели то, что совсем не предназначалось для ваших глаз… Так что прикажете с вами теперь делать?
Последний вопрос был задан внезапно миролюбивым, почти добродушным голосом, и Волошин, внутри которого все вопило, что расслабляться ни на минуту нельзя, вдруг почувствовал какую-то странную слабость и желание присесть, прислонить голову, уронить на колени руки… а может быть, даже лучше лечь?.. Как странно, как плохо он себя чувствует!..
– Да вы садитесь, садитесь, – пригласил профессор, как будто подслушав его мысли. И, не отрывая от гостя напряженных, наполненных безумной гипнотической силой глаз, продолжил: – Ей-богу, я никого не хотел убивать. Но такие, как вы, служат слишком большой помехой моей научной и человеческой миссии. Вы очень, очень недальновидно ушли из-под моего влияния и слишком много теперь знаете. Вас, простите, нельзя оставлять в живых… Осторожно! – и он поддержал покачнувшегося Волошина. – Зачем же падать так неаккуратно? Лучше сядем в кресло… вот так, вот так…
И он с холодной профессиональной заботливостью усадил своего непрошеного побледневшего гостя в соседнее с Верой кресло. За стеной, в приемной, послышался какой-то невнятный шум, но ни Виктор, ни Плещеев не обратили на это никакого внимания. Первый уже уплывал куда-то вдаль на волнах своего затуманенного сознания, второму было некогда. Он работал, и работа эта была, быть может, самой главной из всех, проделанных им в жизни.
– Вам
«Витька, да что же ты? Чего расслабился? Вставай! Спасай Веру и себя!» – мысленно кричало что-то в глубине сознания, но никак не могло вырваться вовне. Волошин не понимал, что же происходит. Почему в прошлый раз этот мутный тип не сумел подчинить его своей воле, а сейчас превратил в дохлую рыбину?
Может быть, дело в Вере? В ее состоянии, которое передается и ему? Наверное, да. Наверное, отныне и до конца жизни – быстрого, к сожалению, конца – у них одно биополе на двоих…
«Значит, мы любим друг друга! По-настоящему любим! Слышишь, ты, чертов Доктор Зло?»
– Как хорошо, что дочь связана со мной узами крови, едиными энергетическими артериями, и, следовательно, с ней я тоже могу поработать так, как мне это нужно… Она забудет все и вновь станет сотрудничать со мной, как и полагается талантливому медику и послушной дочери. А вы, – он сделал как будто сожалеющий жест, и в руках его слабо блеснуло острие шприца, и тонкий фонтанчик лекарства взвился в полутьму, – вам просто не повезло. Не нужно было вставать на моем пути!..
Шум в приемной усилился, и профессор заторопился. Обойдя кресло, в котором полулежал теперь Волошин, уронивший отяжелевшую голову на спинку и ничего не сознававший вокруг, Плещеев невольно принужден был встать спиной к двери, чтобы сделать укол. Странная гримаса исказила его лицо, когда он коснулся иглой волошинской шеи, и он не смог удержаться, чтобы не прошептать напоследок:
– Как жаль, что вы делаете из меня банального убийцу, мой друг!.. Хорошо хоть, что доказать будет ничего невозможно: сердечная недостаточность, знаете ли, поражает даже совсем еще молодых людей, тем более перенесших в недавнем прошлом тяжелые стрессы…
Странная гримаса исказила его лицо. Виктор чувствовал, как игла прикасается к его шее, но не мог даже вздрогнуть. Однако игла, натянув кожу, не успела вонзиться в беззащитное тело. Мощный удар, обрушившийся на профессора сзади – со стороны двери, казалось, так прочно и надежно закрытой, – заставил его покачнуться, выронить шприц и рухнуть на персидский ковер, покрывавший пол кабинета и приглушавший любые шаги.
– Ну, уж это хрен тебе, – пробормотал сквозь зубы Юра, с отвращением разглядывая поверженного им человека и невольно вытирая о штаны правую руку, нанесшую такой нечеловеческой силы удар. – Как бы тебе самому от сердечной недостаточности не окочуриться… Мама дорогая! – и он присел на корточки рядом с Плещеевым, испугавшись, что снова влип в неприятную историю с криминальным душком. – Неужто совсем убил?! Блин, как чувствовал: не надо было на моей «девятке» сюда ехать, несчастливая она у меня…
Глава тринадцатая, в которой становится ясно, куда исчезла Захаровна
Следующая осень выдалась ранней, дождливой, но теплой и золотистой, наполненной пряными запахами опавшей листвы, влажного воздуха и последних цветов. Подъезжая к Привольному, Виктор Волошин, как это бывало с ним теперь часто, на мгновение притормозил у развилки. Отсюда уходило в разные стороны несколько дорог – одна к их дому, другая к интернату, третья – к соседнему селу, где стояла церковь, в которой мать познакомилась с Захаровной. И каждый раз, останавливаясь в этом месте, он вздыхал с ненатужной и искренней грустью – больше из-за старой и любимой им женщины, нежели из-за страшных воспоминаний, связанных с интернатскими стенами…