Вдох Прорвы
Шрифт:
— Обижаешь, — сказал Валя.
— Работа такая, — извинился Гвидонов.
— Да, работка… — вздохнул Валентин. — Ребята рядом, я их зашлю, располагайся, беседуй. Я — по делам.
И, пододвинув Гвидонову пухлую папку, вышел.
Люди, которые не понимают сыска, всегда знают, что необходимо делать: осматривать место происшествия, поднимать пинцетом окурки, допрашивать свидетелей, беседовать с патологоанатомом. Короче, выходить на след… Достаточно открыть любой учебник по криминалистике, чтобы узнать, как нужно
Там чуть ли не по шагам расписано: как, что и когда…
Стыдно признаться, но Гвидонов никогда не знал, с чего нужно начинать… И вообще: стоит ли собирать окурки или катить в морг… Но всегда знал, что не нужно, вернее, — чего он не хочет. Это было одно и то же.
Сейчас вот не хотелось открывать эту папку, не хотелось и все. Он, даже, чуть брезгливо, отодвинул ее пальцем подальше от себя. Такой вот дурацкий каприз.
Закрыл, было, глаза, чтобы подумать, — но не хватало неспешного хода его часов…
Любое начало, — прикосновение к другому миру… Первое прикосновение к другому миру нужно делать с уважением, потому что он — другой. В другой мир, как в чужой дом, нужно входить без шляпы, — или там фуражки, — и с добрыми намерениями в душе.
Это потом доброта может перерасти в злобу, или в ненависть, или в полное равнодушие, — так бывает. Но входить нужно, готовым полюбить новый мир. Иначе он никогда не откроет тебе своих дорог…
Секрет этот Гвидонов не открывал никому, у него даже в мыслях не было как-нибудь попробовать проболтаться. Не открывал и никогда не откроет, даже на смертном одре… Потому что есть нечто, предназначенное только для тебя. Оно родилось в тебе, в тебе живет, — с тобой же должно умереть. Оно, беззащитное, и доверилось тебе. Рассказать об этом кому-нибудь, означало бы, совершить предательство. А предавать себя, — это уж самое распоследнее дело…
Не прошло минуты, как в дверь постучали, и ее открыл свидетель.
Служивый парень, накаченный в спортзале и, должно быть, умеющий стрелять с обоих рук.
— Меня зовут Владимир Ильич, — сказал Гвидонов, и протянул ему руку.
Парень почтительно пожал ее.
— Вадик.
— Давай, Вадик, с самого начала, и не торопясь… Как старшина приказал рядовому траншею копать: от забора и до обеда…
Парень смотрел на сыщика во все глаза, — должно быть мечтал когда-нибудь вот так же принимать в кабинете свидетелей и во всю панибратствовать с ними.
— С вертолета нас наводили, где есть люди в лесу, а мы проверяли: кто, по какой надобности, не имеет ли отношения к делу… Вот так вышли на этого рыбака. Нас было двое, я и Олег Валов, он после меня зайдет… Обыкновенный рыбак, лет ему двадцать пять — двадцать семь, где-то так. Глаза карие, рядовое лицо, без особых примет, ловил на червяка… У него была палатка, старая, брезентовая, рюкзак. Вещи мы проверили, все чисто…
— Много было людей в лесу?
— Нет… Еще была парочка, на «Ладе», приехали… Ну, в общем, поразвлечься накоротке, но тех мы шуганули.
Интересно, — думал Гвидонов, — они сейчас нашу беседу
— Потом это место смотрели?
— Еще как, языком все вылизали. Окурки от «ЛМ», обрывки газеты «Центр Плюс», — больше ничего.
— Богатый рыбак был?
— Еще чего!.. «ЛМ» — все его богатство. Две удочки, складные бамбуковые, такие лет двадцать тому назад в «Спорттоварах» продавали, леска — рыба ее за километр видит.
— Но что-нибудь, может быть, из его вещей выделялось? Может, подороже остальных, или в глаза бросалось.
— Нет, — сказал Вадик.
— Сам-то ты, что думаешь?.. Ну, если бы был следователем, что бы сказал?
— Я… — задумался Вадик. — Не знаю… Он там блеванул потом, после того, как того мужика замочил. Может быть, по содержимому желудка?..
— Его вырвало?
— Да еще как!.. Даже желчь какая-то была… Мокрушник, — пренебрежительно сказал Вадик…
Для учебного фильма наговорили достаточно. Пусть теперь на своих тренировочных занятиях разбираются в тонкостях…
Второй боец, Олег Валов, ничего нового не открыл. То же самое, — чуть ли не слово в слово.
Был еще третий, тот, кто обнаружил покойника.
— И как? — спросил Гвидонов, — Как вы нашли в лесу мертвого человека?
— Собака нашла, — отвечал служивый. — У нас три собаки, было бы больше, нашли бы раньше. А так, в седьмом часу…
— Как он выглядел?
— Обыкновенно, — половины головы не было, парашют весь в крови, «макаров» рядом валялся.
— Макаров?
— Да, с глушителем.
— Интересно, — сказал Гвидонов, и довольно натурально зевнул. Камера должна зафиксировать его служебное рвение…
За час с небольшим управился со свидетелями. Затем вернулся Валя, со знаком вопроса на лице.
— Чудес не бывает, — сказал ему Гвидонов. — Нужно работать… Ты не против, если я заберу эту папочку с собой?
Валя, от которого пахнуло новой порцией одеколона, секунду колебался, но, слава богу, не больше.
— Отдаю в надежные руки, — сказал он. — И вот еще, — премия…
Конвертик был солидной толщины, и, как потом выяснилось, содержал ровно сто бумажек по сто долларов каждая. Итого: десять тысяч… Вопрос: за что?
Тоже очень интересный вопрос.
Но это было вчера. Сегодня Владимир Ильич Гвидонов сидел на своем рабочем месте, и, закрыв глаза, предавался меланхолии…
Картинка получалась дурацкая, как ни крути… Мотор у их фельдъегеря сломался где-то на самолете, так что посыльный был вынужден выпрыгнуть с парашютом. Приземлившись, вместо того, чтобы ползти, как герой Мересьев, к людям, он начинает прятаться, маскироваться под растительность. Потом его находит кровожадный рыбачек и приканчивает из его же пистолета, причем, судя по количеству патронов в обойме, и стреляным гильзам, — двумя выстрелами. Но попадает только раз, причем стреляя в упор… Должно быть, у рыбачка сильно тряслись руки, от неопытности.