Вдоль по памяти. Люди и звери моего детства. Бирюзовое небо детства. Шрамы на памяти
Шрифт:
Дорогу через Брайково я знаю. В Боросяны бегаю сам. А весной под самыми Климауцами был, когда за сороками в лес ходили. Под Климауцы я попал, потому, что заблудился из-за своеволия. Но это было не так уж важно.
Но родители сказали, чтобы я выкинул дурости из головы. Но выкинуть дурости из моей головы я так и не смог. До сих пор. В моей жизни было около трех десятков собак. От простых дворняг до породистых и самых экзотичных. Но до сегодняшнего дня я не могу забыть три черные милые приплюснутые мордашки с рыжими подпалинами над глазами, выглядывающими из устья игрушечной
Было начало летних каникул после третьего класса. Я играл с ребятами на просторной площадке возле сельского клуба. Меня окликнул отец, возвращавшийся из правления колхоза. Я подбежал.
– Завтра поедем к Алеше, в Сороки. На "Победе".
В Сороках учился мой брат Алеша. Он оканчивал медицинский техникум, где учился на фельдшера. Ему оставалось только сдать экзамены. А на зеленой "Победе" по всему колхозу катался председатель Анисько Твердохлеб. Катался, сколько влезет. Правда, в селе его все называли просто - Анисько. Но главнее председателя мы упорно считали Павла из Боросян, который восседал за рулем машины. Все наши попытки приблизиться к "Победе" пресекались одним его "Ф-ш-ш-ш". Так в селе гоняют кур с огорода.
– А Павло не фышкнет? - спросил я отца.
– Не фышкнет, - улыбнулся отец, - меня посылают в сельхозснаб, а Гриша Маньчин едет на какой-то завод.
Гриша Манчин был колхозным механиком, больше по старым моторам. Гриша был намного старше отца, фамилия его была Твердохлеб. Но фамилию его в колхозе помнил только бухгалтер. Все село называло его Гриша Маньчин, так как его седую сгорбленную древнюю маму звали Манькой. Но больше в селе её знали как Воренчиху.
Я хотел еще остаться и поиграть, но отец решительно сказал:
– Пошли, тебе надо ноги и шею отмыть, а то могут не пустить в Сороки.
Я понимал, что отец шутит насчет пропуска, но с ногами и с шеей все было серьезно. Отец просто мог не взять меня с собой.
Рано утром к нашим воротам подъехала зеленая "Победа". Сам Павло, не раз гонявший меня от машины, распахнул заднюю дверку машины.
– Сидайте! Тилько обтопочите ноги вид порохив!
– и, обращаясь только к отцу, продолжил.
– Двери крепко не гупай. Закрывай легэнько, но с потягом.
Поехали. Возле правления колхоза нас должен был ждать дядя Гриша. Возле мостика у правления стоял незнакомый мужчина в наглаженном синем костюме. Дяди Гриши не было. Павло остановил "Победу". Каково же было мое удивление, когда на переднее сиденье, где обычно сидит председатель, стал садиться человек в синем костюме.
– Доброе утро! И счастливой нам дороги!
Это был дядя Гриша. Всю жизнь я его видел только в комбинезоне, засаленном настолько, что весь лоснился, сплошь пропитанный маслом и мазутом. Взрослые говорили, что когда-то комбинезон был ярко-синим, почти голубым. Получил его в подарок дядя Гриша на Октябрьские в первые колхозные годы. А вручал его Грише бывший председатель, его сосед Назар Жилюк.
От правления Павло повернул направо, в сторону Брайково. Но на развилке он снова повернул вправо. Мы поехали в сторону Боросян.
–
Проехали Городище, в котором я уже был несколько лет назад. Я приезжал сюда на телеге с отцом, который продавал колхозную рыбу. Затем был длинный спуск, в конце которого под мостом протекала небольшая речка. Затем вновь последовало село.
– Кришкауцы, - сказал отец, -- отсюда родом тетя Женька, жена Василька Горина.
Затем последовал целый ряд сел, из которых мне запомнились два названия: Григоровка и Рубленица. Наконец мы выехали на окраину Сорок. Город, казалось, разместился далеко внизу. Он был гораздо больше Могилева. Город был окружен огромной дугой Днестра. Так далеко от дома я еще не уезжал.
Начался длинный, крутой и извилистый спуск. Мои руки с силой вцепились в спинку сиденья, на котором сидел дядя Гриша. В самом низу отец попросил Павла остановить машину. Отец вышел, аккуратно захлопнув дверцу машины. Павло с удовлетворением вздохнул. Через некоторое время отец вернулся.
– Все у них готово, на обратном пути заедем и заберем. И документы уже будут подписаны.
Спустились почти до самой реки. Павло притормозил:
– Нам налево, а вам направо. Здыбаемся на этом месте в три часа.
Мы с отцом вышли. Вышел и Павло. Открыл багажник, из которого отец вытащил две сумки. Это была передача Алеше.
Захлопнув багажник, Павло плавно тронул с места и скрылся за поворотом.
– Откуда он знает, что нам направо? - спросил я отца.
– Он возил раньше передачи Алеше. Не раз завозил прямо на квартиру.
Я хотел помочь отцу нести одну сумку. Он отказался, сказав, что сумки тяжелые.
– Ты лучше держись рядом. Не потеряйся.
Я знал, что Алеша живет на квартире по адресу: улица Гастелло, 18. Так было написано на конвертах, в которых почтальон приносил письма от Алеши. Мы перешли широкую улицу и повернули направо. Вскоре отец остановился у калитки. Я прочитал на табличке: Ул. Н. Гастелло, 18. Точно.
Алеша был дома. Он сидел на табуретке перед кроватью. Больше половины кровати было заполнено раскрытыми книгами и исписанными общими тетрадями. Мы обнялись. От Алеши пахло Сен-сеном. Я знал этот запах. Просто Алеша тогда иногда покуривал и, чтобы не огорчать отца, жевал Сен-сен. Он отбивает запах табака.
Я осмотрел комнату. Она была небольшой, гораздо ниже, чем у нас дома. Совсем небольшие два окошка, уставленные цветами, смотрели в разные стороны. У солнечного окна стоял столик, на котором лежали книги и тетради. У второго окна была вторая кровать. Она была заправлена как в кино. Под линеечку. На кровати, кроме пачки сигарет "Ляна" ничего не было.